 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
разумом и волей и имеет свободу выбора поведения на основе внутреннего
самоопределения”. Можно ли поверить, что полковник юстиции говорит это искренне? Как
это “свобода выбора поведения на основе внутреннего самоопределения”? Зачем же тогда
законы, полиция, полковники юстиции? Мы что, отказывается от цивилизации и
узакониваем мрачную утопию Гоббса, согласно которой “естественный” человек якобы
имеет право на все и ведет “войну всех против всех” согласно праву на “свободу выбора
поведения”? Да ведь и Гоббс, даже приняв эту совершенно ошибочную антропологическую
модель, считал, что, став цивилизованным, человек от этой свободы отказывается, передавая
ее государству.
А законодатель в сфере исторического материализма М.Я.Ковальзон и к понятию
правового государства ухитрился пристегнуть требование узаконить частную собственность.
Уже в 1990 г. он раскаялся в своих марксистских заблуждениях и влился в общий хор
рыночных гуманитариев. Разумеется, на антисоветской ноте: “Как и почему у нас сложилось
неправовое государство? Что нужно сделать, чтобы у нас утвердились право, свобода,
демократия?… Право по сути есть юридическое выражение отношений собственности,
возникающее там, тогда и постольку, где существуют и соотносятся не просто различные, а
именно частные собственники… Только в обществах, основанных на частной собственности,
с необходимостью порождающей социальное неравенство, появляется такая система норм
общественного поведения, которая может сохранять свою действенность лишь при наличии
силы государства”.
Итак, наши философы-марксисты уже и социальное неравенство считают за благо и
гарант правового общества. Какой маразм! И эти люди писали и пишут учебники для наших
университетов.
Всякие рациональные очертания потеряло в годы перестройки и понятие “гласность”.
Казавшиеся вполне разумными люди призывали к полному устранению цензуры, к
сбрасыванию абсолютно всех покровов с отношений между людьми. Видимо, большинство
образованных людей клюнуло тогда на примитивную приманку “свободных мнений” –
прежде всего, очерняющих собственную страну и ее историческое прошлое. Трудно было
удержаться в стороне от этого общего порыва. Поразительно другое – сколь большая часть
интеллигенции задержалась в этом потоке, когда пора было увидеть, что вся эта “гласность”
была приступом иррациональности, довольно-таки постыдном для образованного слоя.
Многие плывут в этом потоке и до сих пор (но в искренность этих людей поверить уже
невозможно – тут или политический интерес, или невозможность найти путь назад, все
мосты сожжены).
Как тяжело было смотреть, после того как прошло возбуждение первой волны
перестройки, как умные и честные люди продолжают заглатывать пустые, дешевые идеи,
требуют их все больше и больше, хватаются за газеты, не могут оторваться от телевизора –
без всякого чувства меры. Им просто нет времени задуматься, сделать собственное
умозаключение. Ницше писал о таком состоянии: “Легкое усвоение свободных мнений
создает раздражение, подобное зуду; если отдаешься ему еще больше, то начинаешь тереть
зудящие места, пока, наконец, не возникает открытая болящая рана”50. Это и случилось с
нами во время перестройки – и этому мы не сумели противопоставить рассудительность.
Идеологи делали тогда заявления тоталитарные, лишенные всякого разумного смысла.
Вот высказывание А.Н.Яковлева: “Иногда и у нас говорят о том, что невредно, дескать, было
бы установить какие-то пределы гласности. Ясно, что когда заводят речь о таких пределах,
значит, гласность кому-то мешает”51. И почему же это надо принимать за довод в пользу
беспредельной гласности? Ведь это просто глупость! Разве следует делать именно то, что
людям мешает? Почему же не уважить людей, которые просят не мешать им жить?
А вот высказывание самого М.С.Горбачева: “Когда я об этом говорю, то одновременно
вновь и вновь подчеркиваю: мы за гласность без всяких оговорок, без ограничений… и на
вопрос, есть ли у гласности, критики, демократии пределы, мы отвечаем твердо: если
гласность, критика, демократия в интересах социализма, в интересах народа – они
