 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
многом моральном банкротстве нынешней генерации российских реформаторов”. Сказав об
этом банкротстве, он продолжает: “Сказанное – не столько критика, сколько горестная
констатация. И в какой-то мере – самокритика. Я принадлежу к поколению
“шестидесятников”, которые немало способствовали процессу изменений после 1985 г., и
разделяю ответственность за то, что результаты этих изменений далеко разошлись с
первоначальными замыслами. Неудача как моих сверстников, так и следующих за ними по
возрасту деятелей, не доставляет мне никакой радости”.
Какое благородство – неудача его собственного дела не доставляет ему радости.
Историк полагает, что жертв этой “неудачи” должно растрогать его кокетство. А между тем,
если бы этих реформаторов постигла полная удача, то мы бы вообще уже ноги протянули.
Такая удача его порадовала бы?
В чем же заключается та “ответственность”, которую В.Г.Хорос разделяет с
“реформаторами”? Какую кару они приняли на свою голову? Банкротам полагается
выпрыгивать из окон небоскребов, а на лицах наших реформаторов сияют довольные
улыбки. Да и вообще, кто из них считает содеянное “неудачей”? Гайдар? Бурбулис? Кох? Не
приходилось таких признаний слышать. Они все сделали в точном соответствии с теми
замыслами, которые варились на кухнях “шестидесятников”, ни в чем результаты с этими
замыслами не разошлись. К чему пытаться их приукрасить для истории, “рукописи не
горят”.
И что делает В.Г.Хорос, чтобы сегодня хоть чуть-чуть поправить дело, кроме
“горестных констатаций”? А ведь именно он мог бы многое сказать поучительного о
философских основаниях всего антисоветского проекта “шестидесятников”. Хотя
психологический портрет этих интеллектуальных вожачков историк описывает правдиво:
“Это отсутствие политической ответственности и того, что можно назвать психологией
государственного человека, сочетается у постсоциалистических реформаторов с
поразительным, доходящим порой до наивности (или цинизма) нарциссизмом. Они охотно
дают интервью, позируют фотографам. Они рекламируют свои идеи как последнее слово
экономической науки и презрительно третируют любого, кто заикнется о каком-то
государственном регулировании, как реставратора командно-административной системы.
Они упиваются своей властью, которой на деле не существует. Это – типичное поведение
бывших аутсайдеров, наконец-то прорвавшихся наверх”104.
Что же касается характерного в последнее время для интеллигенции чувства
безответственности, то его усилил заложенный в наше высшее образование евроцентризм ,
от вируса которого мы не сумели защитить сознание образованных людей. Точнее, не успела
дозреть до создания такой защиты наша массовая культура, а традиционными барьерами, как
например, китайцы, мы не были защищены. Евроцентризму присуще механистичное
мышление, не позволяющее увидеть хрупкости многих человеческих отношений и
общественных институтов. Сколько страшных маховиков раскрутили “шестидесятники” за
время выполнения своего проекта, скольких джиннов выпустили из бутылок! Достаточно
сказать об этническом насилии и терроризме – джиннах, которые буквально были загнаны в
бутылку в советской системе.
Арабский философ Самиp Амин пишет, основываясь на богатом опыте тpетьего миpа:
«Совpеменная господствующая культуpа выpажает пpетензии на то, что основой ее является
гуманистический унивеpсализм. Но евpоцентpизм несет в самом себе pазpушение наpодов и
цивилизаций, сопpотивляющихся экспансии западной модели. В этом смысле нацизм,
будучи далеко не частной абеppацией, всегда пpисутствует в латентной фоpме. Ибо он –
лишь кpайнее выpажение евpоцентpистских тезисов. Если и существует тупик, то это тот, в
котоpый загоняет совpеменное человечество евpоцентpизм»105.
Замечу, что мы здесь говорим именно о евроцентризме как философской установке, а
вовсе не о примитивном корыстном конформизме тех, по словам Пушкина, «для коих все
равно: бегать ли им под орлом французским, или русским языком позорить все русское –
были бы только сыты». Таких у нас хватает, но не о них речь.
