 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
частью стихийными настроениями, частью все больше и больше приобретает вес армия, этот
сфинкс, еще более загадочный, чем русское крестьянство”. И что же? Политическая система
царизма, не пытаясь понять этого сфинкса, своими руками шаг за шагом превращала армию
в могильщика монархической государственности. Потом этот же путь “исходили до конца” и
Керенский с Корниловым. Ведь вожди Белого движения так построили свою армию, что, по
выражению В.В.Шульгина, пришлось “белой идее переползти через фронты гражданской
войны и укрыться в стане красных”.
Какое– то время советская государственность продержалась на творческой мысли
первого поколения революционеров, “преодолевших Маркса”, на опыте старых генералов и
бюрократов, на здравом смысле “рабоче-крестьянской” номенклатуры. Но уже в 60-е годы
наступила более или менее сытая и благополучная жизнь, сменилось поколение и
произошла, по выражению М.Вебера, “институционализация харизмы” -политическая
машина катилась сама собой, без революционного задора и творчества, но и без
тяжеловесной крестьянской логики. Андропов издал крик отчаяния: “Мы не знаем общества,
в котором живем!”
Вот с такой научной базой стали политики перестраивать советское общество, причем
методом слома и ампутации. При этом они пользовались западными учебниками и
“чертежами”, не располагая тем запасом неявного знания, который есть у западных
политиков и без которого эти учебники вообще не имеют смысла. Когда в конце 80-х годов
начали уничтожать советскую финансовую и плановую системы, “не зная, что это такое”,
дело нельзя было свести к проискам агентов влияния и теневых корыстных сил (хотя и
происки, и корысть имели место). Правительство подавало нашептанные “консультантами”
законопроекты, народные депутаты из лучших побуждений голосовали за них, а им
аплодировали делегаты съезда КПСС. Политики, размахивая скальпелем, производили со
страной убийственные операции – то тут кольнут, то там разрежут. И все приговаривая: “Эх,
не знаем мы общества, в котором живем, не учились мы анатомии”. Вот и катимся мы
сегодня в инвалидной коляске, мычим и куда-то тянемся культей…
Что же изменилось со времен перестройки? Эмпирический опыт получен огромный,
причем на собственной шкуре – живого места нет. Казалось бы, после таких экспериментов
должны мы были бы познать самих себя. Нет, это знание так и остается на уровне
катакомбного. Где-то в мрачных кельях его обсуждают вполголоса, а политики так и
продолжают с гордостью говорить о “неправильной стране” и “неправильном народе”.
Правда, теперь в щадящих выражениях: “а вот в цивилизованных странах то-то…” или “а вот
в развитых странах так-то…”. Эта “неправильность” России для политиков служит
безупречным оправданием любой их глупости. Неправильный народ пока что виновато
переминается с ноги на ногу.
Недавно на совещании преподавателей обществоведения зав. кафедрой политологии
объясняла, какие полезные курсы читаются студентам – “их учат, как надо жить в
гражданском обществе”. Ее спросили: зачем же учат именно этому, если у нас как раз
гражданского общества нет? Почему не учить тому, что реально существует? Она удивилась
вопросу, хотя и признала, что да, далеко нам до гражданского общества. Почему же она
удивилась? Потому, что проведенная за последние 15 лет кампания привела к деградации
структур рационального мышления – его аутистическая компонента вытеснила
реалистическую.
Одним из следствий этого стало странное убеждение, что “неправильное – не
существует ”. Гражданское общество – правильное, но его у нас нет. Значит, ничего нет! Не
о чем думать и нечему тут учить. Вспомните, например, как стоял вопрос о характере
советской правовой системы. Советское государство? Неправовое! Не было у нас права, и
все тут. Подобный взгляд, кстати, стал одной из причин кризиса политической системы
России в начале ХХ века. И либералы, и консерваторы восприняли дуалистический западный
взгляд: есть право и бесправие . Требования крестьян о переделе земли они воспринимали
как неправовое. На деле правовая система России была основана на триаде право –
