 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
начинают усерднее и чаще мыться. И люди, в общем далеко нечистоплотные, в период своей
любви вдруг ощущают в себе потребность в физической чистоте. Эти короткие периоды,
пожалуй, единственные во всей их жизни, когда тело у них чисто, когда у них под рубашкой
нет ни одного пятнышка. Перейдем к области духовных переживаний и там мы заметим, что
у многих людей начало любви связано с порывами самоосуждения, самообвинения,
самобичевания. Совершается нравственный перелом: возлюбленная излучает нас каким-то
внутренним светом, даже когда мы с ней ни разу не говорили, когда мы ее только видели
как-то вдали несколько раз. Нельзя признать, чтобы основания этого переворота скрывались
где-нибудь в существе возлюбленной.
Слишком часто мы видим в ней просто девчонку, или она глупа, как корова, или
распутная кокетка, и она уже во всяком случае лишена тех небесных неземных качеств,
которыми наделяет ее любящий мужчина. Неужели допустимо, чтобы подобная конкретная
личность являлась предметом любви мужчины? Не правильнее ли будет предположить, что
она является исходным пунктом более возвышенного душевного движения?
Во всякой любви мужчина любит только себя. Но он любит себя не как субъективное
существо, опутанное всякими слабостями и низостями, тяжеловесностью и мелочностью
своей натуры. Он любит то, чем он хотел бы, чем он должен бы быть. Он любит свое
интимнейшее, глубочайшее, умопостигаемое существо, свободное от гнета необходимости,
от груд земного праха. В своих временно пространственных проявлениях это существо
смешано с грязью чувственной ограниченности, оно не является чистым первозданным
изображением своим. Как бы ни углубился человек в созерцание своего существа, он
чувствует в себе тьму и грязь. Он не находит той белой незапятнанной чистоты, которую он
так мучительно ищет в себе. И нет у нет более сильного, горячего, искреннего желания, чем
желание оставаться всецело тем, что он есть. Но эту цель, к которой он так жадно стремится,
он не находит в основах собственного существа, а потому переносится своей мыслью в
окружающую среду для того, чтобы тем скорее достигнуть ее. Он проектирует свой идеал
абсолютно ценного существа, которого не в состоянии выявить в себе самом, на другое
человеческое существо, в этом и только в этом кроется значение того, что он любит это
существо. Но к этому акту способен только тот человек, который в чем-нибудь провинился и
чувствует за собою вину: поэтому ребенок еще не в состоянии любить. Любовь изображает
высшую, недосягаемую цель всякой страсти в таком виде, будто она уже где-то претворилась
в действительность. а не витает в образе абстрактной идеи. Она сосредоточивает эту цель в
ее чистейшем и непорочнейшем виде на ближнем, выражая этим тот факт, что идеал
любящего еще очень далек от осуществления. Вот почему любовь снова вызывает порыв к
духовному очищению, будит в нас стремление к какой-то цели, которая насквозь проникнута
высшим духовным содержанием, а потому не терпит телесного единения с возлюбленной в
сфере пространственной близости. Вот почему любовь является высшим и могучим
выражением воли к ценности. В ней, как ни в чем другом, раскрывается истинная сущность
человека, неустойчивая между духом и телом, между чувственностью и нравственностью,
свойственная как миру божественному, так и миру животному. Человек только тогда
является во всех отношениях самим собой, когда он любит'. Этим объясняется, что многие
люди, только когда они влюблены, начинают отличать собственное «я» от чужого «ты»,
которые, как было показано, являются не только грамматическими, но этическими
соотносительными понятиями. Отсюда и важная роль, которую во всяком любовном
отношении играют имена влюбленных. Отсюда становится понятным и тот факт, почему
многие люди только в любви приходят к познанию собственного существования и до того
времени никак не могут проникнуться мыслью о том, что они обладают душою. Вот отчего
любящий ни за какую цену не позволит себе осквернить возлюбленную своею близостью, а
будет смотреть на нее издали для того, чтобы убедиться в действительности ее, т. е. своего
существования. Таким образом непреклонный эмпирист благодаря любви превращается в
мечтательного мистика, примером чему может служить отец позитивизма Огюст Конт,
который перетерпел роковой переворот своего мышления после того, как познакомился с
