 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
человек часто в состоянии указать нам на то, какие непривлекательные и низменные черты
свойственны нам.
Этим объясняется то, что самые отъявленные антисемиты всегда находятся среди
самих евреев. Ибо только еврейские евреи, подобно совершенно арийским арийцам, не
настроены антисемитично. Что касается всех остальных, то более низкие натуры проявляют
свой антисемитизм по отношению к другим, произносят над ними свой приговор. никогда
однако не подвергая себя в этом направлении суду своей критики. Только у немногих
антисемитизм направлен прежде всем против их собственной личности.
Одно остается бесспорным: кто ненавидит еврейскую сущность. ненавидит ее прежде
всего в себе самом. Тот факт, что он безжалостно преследует все еврейское в другом
человеке, есть только попытка самому таким образом освободиться от него. Он стремится
свергнуть с себя все еврейское, сосредоточив его целиком в своем ближнем, чтобы на
минуту иметь возможность считать себя свободным от него. Ненависть есть явление
проекции, как и любовь: человек ненавидит только того, кто вызывает в нем неприятные
воспоминания о себе самом.
Антисемитизм евреев доказывает, что никто, знающий еврея, не видит в нем предмета,
достойного любви – даже сам еврей. Антисемитизм арийца приводит нас к не менее важному
выводу: не следует смешивать еврейство и евреев. Есть арийцы, которые содержат в себе
значительно больше еврейского, чем настоящий еврей. Есть также евреи, которые больше
походят на арийцев, чем любой ариец. Я не буду здесь перечислять семитов, которые
содержали в себе много арийского – ни менее значительных (как, например, известный
Фридрих Николай в XVIII веке), ни более значительных среди них (здесь следует упомянуть
Фридриха Шиллера), я также отказываюсь от более подробного анализа их еврейства.
Глубочайший антисемит Рихард Вагнер, и тот не вполне свободен от некоторого оттенка
еврейства, даже в своем искусстве, как бы сильно ни обманывало нас то чувство, которое
видит в нем великого художника вне рамок исторического человека, как бы мало мы ни
сомневались в том, что его Зигфрид есть самое нееврейское произведение, какое только
можно было создать. Но без причины никто антисемитом че бывает. Как отрицательное
отношение Вагнера к большой опере и театру следует свести к сильному влечению, которое
он сам питал к ним, влечению, которое ясно выступает еще в его «Лоэнгрине», точно также н
его музыку, единственную в мире по силе мыслей, выраженных в мотиве, трудно будет
признать свободной от чего-то навязчивого, шумного, неблагородного, в связи с последним
обстоятельством стоят и необычайные усилия Вагнера, направленные на внешнюю
инструментовку своих произведений. Нельзя отрицать и того, что вагнеровская музыки
производит сильнейшее впечатление как на еврея – антисемита, которыи никак не может
вполне освободиться от своего еврейства, так и на индо-германца юдофоба, который боится
впасть в него. Сказанное не относится к музыке «Парсифаля», которая на веки останется
недоступной для настоящего еврея, как и сама драма «Парсифаль», он не поймет ни «хора
пилигриммов», ни поездки в Рим «Тангейзера», как и многого другого. Человек, который
был бы только немцем, никогда не мог бы прийти к тому ясному сознанию сущности
немецкого духа, к какому пришел Вагнер в своих «Нюренбергских Мейстерзингерах».
Наконец, следует также подумать над тем, почему Вагнера больше тянуло к Фейербаху, чем
к Шопенгауэру.
В мои планы вовсе не входит низвести великого человека путем
мелко-психологическом разбора. Еврейство служило ему великой поддержкой в деле
познания и утверждения в себе другого полюса. Благодаря еврейству Вагнеру удалось
проложить себе дорогу к Зигфриду и Парсифалю и дать единственное в истории высшее
выражение германского духа. Человек, более выдающийся, чем Вагнер, должен прежде всего
одолеть в себе еврейство, чтобы найти свою миссию. Я позволю себе уже в этом месте
выставить следующее положение: всемирно-историческое значение и величайшая заслуга
еврейства заключается, вероятно, в том, что оно беспрестанно проводит арийца к
постижению его собственной сущности, что оно вечно напоминает ему о нем самом. Этим
