 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
закон, а не произвол. Он требует от себя, чтобы этот закон в нем был соблюден со всей
строгостью. Он хочет быть только законом без оглядок и видов на будущее.
В этом есть нечто потрясающе-величественное: далее уже нет смысла, ради которого
он повинуется закону. Нет высшей инстанции над ним единственным. Он должен следовать
заключенному в нем категорическому императиву, неумолимому, не допускающему никаким
сделок с собой. «Искупления», «отдыха, только бы отдыха от врага, от мира, лишь бы не эта
нескончаемая борьба!»– восклицает он – и ужа– сается: в самой жажде искупления была
трусость, в желанно «довольно» – бегство человека, чувствующего свое ничтожество в этой
борьбе. «К чему!» – вырывается у него крик вопроса во вселенную – и он краснеет. Ибо он
уже снова захотел счастья, признания борьбы со стороны другого, который должен был бы
его вознаградить за нее. Одинокий человек Канта не смеется и не танцует, не рычит и не
ликует: ему не нужно вопить, так как вселенная слишком глубоко хранит молчание. Не
бессмыслица какого-нибудь ничтожною мира внушает ему его долг: его долг – смысл
вселенной. Сказать да этому одиночеству – вот где «дионисовское» в Канте, вот где
нравственность.
Глава VIII.
Проблема «Я» и гениальность
« В начале мир был только Атаманом в образе человека. Он начал озирататься кругом
себя и не увидел ничего, кроме самого себя. Тогда он впервые воскликнул: „ Это я!“ Отсюда
ведет свое происхождение слово „я“ – Поэтому еще в настоящее время, когда зовут человека,
он прежде всего про. износит: „я“, а затем только называет свое имя.
Многие принципиальные споры, которые ведутся в психологии, покоятся на
индивидуальных различиях характера самих спорящих. На долю характерологии при
подобных обстоятельствах, как уже было упомянуто, могла бы выпасть весьма важная роль.
В то время, как различные люди приходят в своем мышлении к самым разнообразным
результатам, ей надлежало бы выяснить, почему итоги самонаблюдения у одного отличаются
от таковых у другого. Она по крайней мере должна была показать, в каких еще отношениях
отличаются люди между собою, помимо различия в их взглядах. И в самом деле, я
решительно отказываюсь найти какой-либо другой путь для выяснения наиболее спорных
вопросов психологии. Ведь психология является наукой опыта, а потому в ней общее не
должно предшествовать частному, как в сверхиндивидуальных нормативных науках логики
и этики. Наоборот, для психологии исходной точкой должен являться именно отдельный
человек. Нет всеобщей эмпирической психологии. Создание подобной психологии без
одновременного исследования в области психологии различий было бы непростительной
ошибкой.
Подобное печальное положение всецело лежит на совести того двойственного
положения, которое психология занимает между философией и анализом ощущений. Какую
бы область не избрал психолог своей исходной точкой, он всегда претендует на всеобщую
достоверность своих выводов. Но вряд ли когда-нибудь удастся ясно ответить на столь
фундаментальные вопросы, как вопрос о том, не лежит ли в самом ощущении деятельный
акт восприятия, спонтанность сознания, если не предпринять никаких исследований в
области характерологических различий. Раскрыть незначительную часть таких амфиболий
при помощи характерологии в применении к психологии полов – является основной задачей
дальнейшего изложения. Что касается различных взглядов на проблему «я», то они вытекают
не из психологических различии полов, но прежде всего, хотя и не исключительно, из
индивидуальных различий в даровании.
Как раз границу между Кантом и Юмом можно провести в такой же степени, в какой
это можно сделать между человеком, который видит в произведениях Макарта и Гуно верх
совершенства, и другим, который находит венец творчества в произведениях Рембрандта и
Бетховена. Этих людей я прежде всего начну различать с точки зрения их дарования. И уже
