 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
по одной или немногим направлениям для каждой линии, благодаря различным степеням
жизнеспособности разных изменений с точки зрения особи или вида. Собака, вследствие мутации
оказавшаяся без ног, конечно, [c.89] погибнет, а длинная, тонкая ящерица, развившая у себя механизм
ползания на ребрах, может выжить, если ее тело гладко и не имеет выступающих членов. Водное
животное – рыба, ящерица или млекопитающее – будет плавать лучше при веретенообразной форме
тела и наличии сильных мышц и захватывающего воду заднего придатка. Если оно добывает пищу
погоней за быстрыми животными, то шансы его выживания, возможно, будут определяться тем, что его
тело получит такое строение.
Дарвиновская эволюция, таким образом, представляет собой некоторый механизм, при помощи
которого более или менее случайные изменения комбинируются в весьма определенную структуру.
Принцип Дарвина остается справедливым и в настоящее время, хотя мы знаем гораздо лучше механизм,
лежащий в его основе. Работа Менделя дала нам значительно более точное и последовательное
представление о наследственности, чем то, которое было у Дарвина, а идея мутации со времени Де
Фриза совершенно изменила наше понимание статистической основы мутации. Мы изучили тонкую
анатомию хромосомы и локализовали в ней ген. Список современных генетиков большой и включает
выдающихся ученых. Некоторые из них, например Холдэйн, сделали статистические законы
менделизма эффективным орудием исследования эволюции.
Мы уже говорили о теории приливной эволюции сэра Джорджа Дарвина, сына Чарлза Дарвина. Связь
идей сына с идеями отца, как и выбор названия “эволюция”, не случайны. В приливной эволюции, как и
в происхождении видов, мы встречаемся с механизмом, который преобразует динамическим путем
случайные изменения, а именно случайные движения волн и молекул воды при приливе, в
однонаправленное развитие. Теория приливной эволюции есть не что иное, как теория Дарвина-
старшего в применении к астрономии.
Третий представитель династии Дарвинов, сэр Чарлз, является одним из авторитетов в современной
квантовой механике. Этот факт может показаться случайным, но тем не менее он означает дальнейшее
вторжение статистических принципов и в ньютонову механику. Последовательность имен Максвелл –
Больцман – Гиббс характеризует все большее сведение [c.90] термодинамики к статистической
механике, т.е. сведение явлений, связанных с теплотой и температурой, к явлениям, при рассмотрении
которых ньютонова механика применяется не к одиночной динамической системе, а к статистическому
распределению динамических систем, и выводы относятся не ко всем таким системам, но к их
подавляющему большинству. К 1900 г. стало очевидно, что в термодинамике имеются серьезные
упущения, в частности, когда речь шла об излучении. Закон Планка показал, что эфир поглощает
излучения высокой частоты в значительно меньшей степени, чем это допускалось всеми
существовавшими тогда механическими теориями излучения. Планк предложил квазиатомистическую
теорию излучения – квантовую теорию, которая достаточно удовлетворительно объясняла эти явления,
но расходилась со всей остальной физикой. После этого Нильс Бор предложил теорию атома, также
построенную ad hoc
. Таким образом, Ньютон и Планк – Бор составили соответственно тезис и
антитезис гегелевой антиномии. Синтезом является статистическая теория, открытая Гейзенбергом в
1925 г., в которой статистическая ньютонова динамика Гиббса заменена статистической теорией,
весьма близкой к теории Ньютона и Гиббса для макроскопических явлений, но в которой полное
собрание данных для прошлого и настоящего позволяет предсказать будущее лишь статистически.
Поэтому не будет слишком смелым сказать, что не только ньютонова астрономия, но и ньютонова
физика стала ареной усредненных результатов статистической ситуации и, следовательно, рассказом об
эволюционном процессе.
Этот переход от ньютонова обратимого времени к гиббсову необратимому получил философские
отклики. Бергсон подчеркнул различие между обратимым временем физики, в котором не случается
ничего нового, и необратимым временем эволюции и биологии, в котором всегда имеется что-нибудь
новое. Догадка, что ньютонова физика не составляла подходящей основы для биологии, была, пожалуй,
главным вопросом в старом споре между витализмом и механицизмом, хотя этот спор осложнялся еще
желанием сохранить в той или иной форме хотя бы тени души и бога от атак материализма. [c.91] В
конце концов, как мы видели, витализм доказал слишком много. Вместо сооружения стены между
требованиями жизни и требованиями физики была воздвигнута стена, заключающая столь обширную
