 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
представление о том, что Эго обладает широким диапазоном действий — от глубоко бессознательных
(например, примитивные чувственные реакции на события, блокируемые такой мощной защитой, как
отрицание) до полностью осознаваемых. В рамках этого представления сложилась рабочая модель,
согласно которой в течение процесса психоаналитической терапии «наблюдающее Эго» —
сознательная и рациональная часть психики, способная комментировать эмоциональное состояние,
формирует терапевтический альянс с психоаналитиком в целях понимания вместе с ним всего Эго, в
то время как «переживающее Эго» вмещает в себя более внутренний (чувственный) смысл того, что
происходит в терапевтических взаимоотношениях.
«Терапевтическое расщепление Эго» стало рассматриваться как необходимое условие
эффективной аналитической терапии. В случае, если пациент оказывался не способен говорить с
позиции наблюдателя о менее рациональных, более глубинных эмоциональных реакциях, первой
задачей становилась помощь в развитии этих способностей. Присутствие или отсутствие
наблюдающего Эго стало прогностическим критерием первостепенной важности, поскольку
дистонность (чуждость наблюдающему Эго) симптома или проблемы делало процесс психотерапии
гораздо более быстрым и эффективным, нежели синтонность проблем, т. е. восприятие их пациентом
как вполне органичных и в связи с этим не заслуживающих внимания. Это открытие привело к
появлению таких терминов, как «Эго-дистонный» или «Эго-синтонный» личностный стиль.
Кроме того, учет важной роли Эго в восприятии и адаптации к реальности позволил ввести такое
понятие, как «сила Эго». Под ним подразумевается способность личности к восприятию реальности,
даже когда она чрезвычайно неприятна, без использования более ранних (примитивных)
психологических защит (например, отрицания). В связи с этим по мере развития психодинамической
практики стали проводиться различия между архаичными и зрелыми психологическими защитами.
Под первыми стали понимать психологическое избегание или радикальное отвержение беспокоящих
жизненных фактов, а под вторыми — включение в себя большей приспособляемости к реальности.
Эгопсихологи также предположили, что для психологического здоровья необходимы не только
зрелые защитные реакции, но и способность использовать разнообразные защитные процессы. Другими
словами, стало очевидно, что человек, отвечающий на любой стресс привычным для него образом
(скажем, проекцией), не столь психологически благополучен, как человек, пользующийся различными
способами в зависимости от обстоятельств. В связи с этим в работах этого периода стали
использоваться и развиваться такие идеи, как «ригидность» личности или «панцирь характера».
Применение понятий «синтонности» и «дистонности» к Суперэго также имело важное
диагностическое значение. Так, например, пациент, заявляющий, что он плохой, поскольку у него
возникают негативные мысли и чувства по отношению к собственным родителям, в клиническом плане
отличается от пациента, утверждающего, что «часть его» чувствует, что он плохой, когда у него
возникают подобные мысли. Обоих пациентов следует рассматривать как депрессивные личности,
склонные к самообвинению, но проблема первого пациента намного глубже, чем второго.
Помимо этого развитие концепции Суперэго в рамках эгопсихологии привело к тому, что
психотерапевты перестали рассматривать цель психодинамической терапии исключительно как
попытку сделать бессознательное содержание сознательным. В рамках эгопсихологии задача
психотерапии включает в себя изменение слишком жесткого Суперэго пациента на более адекватное.
Еще одним достижением эгопсихологии стала попытка понимания проблем пациента на
основании не только теории фиксации на определенной фазе развития, но и в соответствии с
характерными для него способами справляться с тревогой.
Школа объектных отношений
В то время как эгопсихология намечала пути теоретического понимания пациентов,
психологические проблемы которых описывались структурной моделью, некоторые теоретики в Европе
(особенно в Англии) были привлечены другими типами бессознательных процессов и их проявлениями.
Разрабатывая теорию и практику детского психоанализа, а также работая с пациентами, которых Фрейд
счел бы слишком сильно «нарушенными», чтобы использовать в их лечении психоанализ,
представители британской школы психоанализа,
как и А. Фрейд, пришли к выводу, что им
необходим другой язык описания наблюдаемых процессов. Отметим, что долгое время их работы
оставались противоречивыми, отчасти из-за личностных качеств, склонностей и убеждений
представителей школы, отчасти из-за неизбежных трудностей, сопровождающих попытки научного
описания довербальных и дорациональных явлений. Кроме того, несмотря на то что они опирались на
