 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
доверчивое изумление обязано было, я думаю, не столько необычности, невероятности,
почти чудовищности объявленного события, сколько чудовищному до гротеска
несоответствию с ним обстановки. Такая встреча могла произойти лишь в бесконечном
отдалении от любых посягательств повседневности, от ее вторжений, лиц, запахов, от
ее мимолетных фраз; и уж никак она не должна была совершиться на расстоянии, по
воле холодной, погрязшей в своей отрешенности техники, не знакомой со взглядом. Ее
единственной возможностью, — осознал это или нет Пастернак, хотя бы впоследствии,
— было «с глазу на глаз» в сухостойном безмолвии пустыни или, разве что, за
неимением таковой, в засушливой строгости ночного пустынного Кремля. И поскольку
это было не так, а Пастернак оставался всегда Пастернаком *, то, заслышав из трубки
обещанный голос, и начал он со всей своей юношеской, сбивающей заданный тон
непосредственностью, жаловаться — не то телефону, не то телефонному Сталину — на
условия своей жизни, работы и, наконец, на совершенно невозможные условия их
беседы.
* В ту пору нередко цитировали двустишие профессионального насмешника-
эпиграмматиста:
Все изменяется под нашим зодиаком,
И только Пастернак остался Пастернаком.
Но позвонивший ему спешил и был предельно точен. Происходило это, как известно,
после первого ареста Мандельштама, и он, прежде чем вынести приговор, хотел знать
безошибочно и наверняка, был ли тот, да или нет, в своем искусстве действительно
«мастером». Так и задал он, в лоб и без обиняков, продиктованный текущей минутой
вопрос. Впрочем, нелепый характер этого последнего, выразившего по-сталински
кратко, но исчерпывающе представления вождя о поэзии и искусстве, разумеется, не
главное, что меня здесь поражает. Кого не коснулись его, правда, скудные, зато всякий
раз служащие уроком «примеры из литературы» и «сопоставления» с ее героями? Кто
забудет его учебно-юмористические ссылки на бедного Гоголя и полемически-
назидательные взывания к классикам, лишь бы те были вполне мертвы, окончательно
безопасны и пригодны классически к любому использованию? Удивляться в этой связи,
пожалуй, следует только тому, что подобный взгляд на «сокровищницу культуры» как
на отмеченный непреложностью памятника, раскрываемый для нужд почитателя
саркофаг стал почти что повальным в чуть вылезшей на свет стране, начиная с
несметных стад книголюбов, с их пасущего печатного министерства 'вплоть д
о
искуснейших публикаторов, сверхученейших комментаторов, д
0
издателей
всевозможнейших «наследий» и «наследств»...
X. — Но разве нет для вас на сей раз ничего загадочного в таком из ряда вон
выходящем внимании к живущему?
— Да, действительно, это могло бы озадачить нас куда сильнее, потому что ведь автор
прославившейся надолго максимы о «незаменимых», каковых, дескать, «у нас» не
имеется, Сталин следовал ей буквально и применял ее без ограничений — не к одной
только массе еще живых, копошащейся в своей мнимой единственности, но и —
неразделимо — к полчищам мертвых, понапрасну тревожащим сон живых своим будто
и впрямь единственным эхом. Но если даже слепо довериться его особому вниманию,
стоит ли вдобавок столь же беспомощно поддаваться изумлению? Тому, сердце
останавливающему заволакивающему взгляд, каким он дивил сам себя, любуясь
собственным неотразимым оружием?..
X. — Хорошо вам теперь, оставленному без внимания, с горделивым бесстрашием от
загадки отмахиваться...
— Нет, дело тут, надо сразу сказать, вовсе не в нашей взыскующей гордости и не в
