 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
голова ясновидца! В остальном же (но что там нужно девчонке¹?.. прямо в душу с
порога уставилась, теребит худую косичку)... в остальном — пересохлый,
скукоженный; с боку правого крылышка нет как нет, да и левым-то не встрепенешься.
Куда себя деть! Как вдруг на концерте, издалека, невзначай замечаю И.: в парке
(«отдыха и...?») зал громадный, под открытым небом; публика, однако, жидкая;
изумрудные после дождя, кой-где с лужицей полупустые скамейки; чьи-то головы
нехотя поворачиваются, смотрят искоса, невозмутимо. Неужели меня не узнала?
Странно... рыжая юбка плиссе; никогда на ней не видал. В прежней жизни, в ином
(или?..) мире быть такой не могло. Нагибаюсь, стало быть, за опавшим и ржавым
листком; держу, вглядываюсь: сверху знаки бегут... опять Т., его речь? Да, похоже, —
но юбка? Мозг орудует бешено, вычисляет до тысячных, несмотря на гвоздящую под
черепом боль. Тоска! Почему, почему так обидела? Ты... «Тысяча лет между нами».
(Поздно! Эта лишь мысль. Слишком поздно!)
... По какому-то, впрочем, наитию с ветерком на миг пронеслось: а что ежели новых
детей «заведу»? Тоже выход... да кто ж позволит себя подмять такому обрубку? Спать
кто будет с ним? КтоП! Нет уж, ясное дело, здесь это не принято. Трезво, как алгебра.
Вывод. Математически и без промашки. Ни души\ Нет любимых! Только шорох —
сквозь вату («Закрой дверь!») — в деревьях, где-то справа, за тем злым, лохматым
кустом. Кто там снится? что затевается? о чем мне нашептывает невнятный
шумок? Опять об И., должно быть, о «Кирико», о серо-стальных, остриженных корот-
ко, о травке над пропастью, девчонке с косичкой, об игре мудреной вокруг И.В.С.,
ведущего счет их пыльному времени... но, не-званно-непрошенно (куда себя деть?)
пробираясь по темной, во тьму уводящей аллее (лишь верхи густолистые — черный их
креп — чуть-чуть тронуты золотым ободком), я беспомощно вслушиваюсь в лепет сна
— ни словечка! — отлученный нещадно, безоговорочно от светящихся по-домашнему
«анфилад» и скользяще-белеющих «мелочей жизни»...
X. — ..?
— Здесь-то как раз и таится «зачем», которого вы от меня добивались. Ищите же!
Ищите и вслушивайтесь! Лучшего выражения для него не найдется.
X. — Что, скажите на милость, могу я ответить? Ваш сон, выразительный или нет,
принадлежит вам и вашему опыту.
— Как всякий иной, этот опыт — а значит, и сон! — не может быть моим
исключительным достоянием. Один китайский мудрец, уж не знаю, истинный или
ложный, так определил сновидение: «Это когда во сне тебе кажется, что ты действуешь
наяву». Будь я Чжуан-цзы, я бы ему ответил: но ты — это кто? Кому кажется? Быть
может, и Сталину, и девчонке с косичкой, и даже летним «цветам парменидовым»? Чьи
— с какой стороны — явь и действие, в противоположность сну и переживанию? Или
«кажущееся» — Двусторонне и сообща — и есть явно единый действенный опыт?
X. — Опыт предполагает субъекта. Где же он у Чжуан-цзы? Вспомните-ка его притчу:
не то бабочка ему приснилась, не то он бабочке; разгадки у него нет. Так и у вас
теперь: то ли Сталин вам снится, то ли вы ему, а выхода не видать...
— Смотря с какой стороны...
X. — Нет, ваша фантазия выглядела бы не столь фантастически, если бы не бросалось в
глаза коренное различие двух этих «сторон». Сновидение варится, так сказать, в соку
собственной метаморфозы, пока, выбравшись из него и преодолевая беспамятство, вы
— более или менее приближенно — не переложите его на язык бодрствования. Только
тут выявляется какое-то «сообща» мира действительного с миром сна, да и оно ведь
достаточно ограниченно; благоприобретенная членораздельность всегда имеет мало
общего с оригиналом откровения. Все дело в том, что сон нем, а если он тем не менее
