 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
речи, говорят они с ней — изнутри, хотя в каждой точке особо — на каком-то
посмертном обезголосевшем языке?
—
X. — Не говорят, пожалуй, а пишутся: на смещенном языке символических знаков.
— ... Или смысл тут совсем иной: откровения эти не что иное, как жизнь, нагнетающая
самое себя и себя самое усыпляющая, 'чтобы разом с двух (только ли?)
неразличимых сторон достичь наивысшего своего напряжения — и напряжения
именно в том, кто жизни снится, кому снится жизнь, явно-целостно, без изъятий...
X. — Жизнь целостная безмолвна...
— ... в том живом, который и восклицает... X. — Во сне?
— ... и восклицая — сквозь немоту сна — различает в неразличимом?
X.— Все это звучит красиво, хотя, скажем так, и чересчур знакомо. Но, во-первых,
напрасно вам в поэтическом восклицании слышится слово всеобщего откровения. Ведь
если внушенное цельной истиной откровение — будь то наяву или даже во сне — и
впрямь относится непременно ко всем, то на сей раз читающему Пастернака неизбежно
бросается в глаза, что две эти строки расшифровываются в том же цикле их
парафразой:
Как усыпительно — жить! Как целоваться — бессонно!..
— Парафраза? Или метаморфоза? Но тогда нет в ней ни шифров, ни расшифровок.
X. —... из которой явствует неоспоримо, что за восклицанием, то бишь словом
безличным, стоит опыт бессловесный и сугубо личный. Во-вторых, повторю еще раз,
жизнь целостная — если только это не явленный Бог — сама безмолвствует и
посредников не нанимает: то ли вовсе за неимением слов, то ли, может быть, за их
ненадобностью...
— Что ж, по-вашему, голос ее — это слова из толкового словаря?
X. — Даже взятая в микрокосмах, в ее, по выражению Пастернака, «подробностях»,
она, — вы, надеюсь, с ним согласитесь, — помалкивает, как осенняя тишина...
—
Разве сквозь ее тишину — жизнь сквозь жизнь — не откровенничают те же самые
Пастернаковы поцелуи?
X. — ... История же, — ведь мы толкуем о ней, о ее откровенничающей (в меру)
бессоннице, — история, из которой (как раз потому что она история!)
непосредственное общение с полнотой жизни изгнано если не с эпохи мифической, то
уж во всяком случае со времен патриархов, пророков или евангелистов...
— Полнота — сквозь]
X. — ... история и в помине не знает такой словесно выражающейся тишины: свое
звучание и осмысленность языка она приобретает не в каких-то множественных
Сталиных, разбредшихся по нашим снам, а в том уникальном их первообразе, который
въявь задает Пастернаку вопрос...
— Это, быть может, и есть призрак дробный, дробящийся — с той стороны, —
которому не отвечают.
X. — ... и наяву же, — попробуйте-ка против шерсти: не слишком ли он для призрака
зубаст? — ждет и требует недвусмысленного ответа. Ну а если вы, в свой черед, ждете
от него содержательной цельности... что ж, он в себе заключает и солнце над
пропастью, и стадионы, и самоубийц, и шинели до пят, и девчонок с косичкой, — да
только не тех ведь, что мельтешат в вашем сне, повинуясь капризам немой и затекшей
руки, но единственных по наиточнейшей формуле, из каких образуется неповторимая
