 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
смесь,— потому что, конечно же, — ив этом вы правы, — цельность, ограниченная
местом и временем, достаточно или весьма относительна, отчего и предстает она, с
ними властно отождествляясь на перепутье, смесью насильственной, чудовищной
донельзя, — и вот на эту-то совокупную чудовищность, сочетавшую в единой загадке
неразрешимость всех частных вопросов, от вас и требуется — не где померещится, а
лишь в ее неусыпных пределах — бесповоротно, как охранная грамота, разрешающий
и цельный ответ.
— Забыли вы или просто не поняли, что было нам сказано об иной неусыпности? Вряд
ли ее откровения нуждаются в таких грамотах. Даже в той, безоглядной, что подписана
Пастернаком... Ибо кто же тут попусту кого спрашивает и кто безрезультатно кого
допытывает? Что может быть совокупно-чудовищней и неразрешимо-загадочней сна
— и особенно сна наяву?
X. — В-третьих, наконец, — я нисколько не ухожу от ответа, — вам для пущей
серьезности ссылаться, по-видимому, следовало не на Пастернака, а на
предшественников куда более ранних и, пожалуй, более авторитетных: еще Сократ в
«Апологии» уподобляет смерть, — если только она не ведет в Аид, — нескончаемой и
беспробудной ночи сна, где нет сновидений... но хотя мы легко соглашаемся с ним, —
ведь недаром, должно быть, с непроглядных времен для всех нас, разобщенных и
разноязыких, «вечный сон» стал поистине общим местом*, — ибо судим-то мы, как
всегда, от противного, да и в мыслях имеем не смерть «вообще», а сперва лишь «мою»,
потом «твою», «вашу» и прочая...
* Потому-то равным образом ужасны глухая спячка учеников Христовых в
Гефсимании и восклицание псалмопевца: «Восстань, что спишь, Господи!»
— Иной не дано; эта есть сквозь... и без формальной логики.
X. — Что ж, пусть даже Сократ и прав в своем предположительном уподоблении, — по
какой же логике отсюда следует, что наше «здесь» есть зеркальная противоположность
нашего «там» и что жизнь, наша частная жизнь, должна уподобиться беспрерывному
или, лучше сказать, бессонному сновидению...
— Вы же видели: у Пастернака уподоблениям места нет.
X. — ... и сновидению вдобавок, — ибо так у вас неминуемо получается, — тем более
жизненно-смысловому и всеобще-значимому, тем более откровенному и даже
провидческому (каким, согласно грекам, положено ему быть на пороге смерти), чем
больше оно, сплошь и насквозь, видение, чем более прикровенно и зашифро-ванно,
темно и тайно, глубинно-причудливо и прихотливо-личност-но...
— Я сказал: ищите и вслушивайтесь. Я не говорил: вчитывайтесь и разгадывайте.
X. — ... одним словом, тем ближе к разгадке сфинкса, чем само оно сфинксообразней и
неразрешимей? В этой связи подозрительно мне также и то, что, если Сократ, — а у нас
нет причин ему не доверять, — готов был приветствовать как приобретение сон,
сжимающий время в одну беспросыпную ночь — и сжимающий именно потому, что
лишен начисто, бесповоротно «девчонок» и «травки» под сенью того или иного
«Сталина», вы, напротив, при вашей-то нелюбви к историческому времени, чувствуете
себя без сновидений обделенным и, сколь бы ни был сон безутешен, жаждете
растворения в его истории...
— Что ж тут удивительного? Каждому свое. Вспомните, кстати, прощальные слова
Сократа после вынесения ему смертного приговора: «Но пора уже идти отсюда, мне —
чтобы умереть, вам — чтобы жить, а что из этого лучше, никому не ведомо, кроме бо-
га». Заметим: у Сократа здесь умереть и жить не «вообще», — хотя к тому он,
