 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Есть масса указаний на то, что мечтательные чувства симпатии в наиболее
сильном их проявлении, послужившие первоисточником для религии, а также внешние
выражения экстаза, имеют в своей основе эротизм в той или иной форме или
составляют его трансформацию. И такое проявление может происходить совершенно
безотчетно, на основе чистейших стремлений. Однако, не следует думать, что этим
только источником и исчерпывается возникновение истинного религиозного чувства.
Но религиозные чувства уже в христианстве, и особенно католицизме, при
ближайшем ознакомлении, оказываются как бы сплетенными с эротизмом. Припомним
мечтательное обожание Христа св. девами (Мария Магдалина, Мария из Вифании),
святые легенды средневековые, а также отражение их в искусстве. Во всех
картинных галлереях мадонны изображены со взором, в экстазе устремленным на
Христа или на небо. У Мурильо выражение его "Jmmaculata conceptio" столь же не
чуждо высшего проявления любовного восторга, как и религиозного экстаза. У
Корреджио "святые" созерцают святую деву с выражением в глазах только условно
небесным, но на самом деле удивительно земным и человеческим.
Всякие секты, независимо от времени их происхождения, являются в большей
или меньшей степени чувственными. Здесь можно привести былую половую
распущенность перекрещенцев (анабаптистов) и современное половое восторженное
состояние нравов Америки. Могут указать мне, что секты представляют собою
патологические наросты на религии. Но на это возражу словами сектантов, которые
заявляют: "наше возникновение явилось прямым следствием безразличия, охватившего
вашу государственную религию, и лицемерия, с сухой буквою текста, не способных
уже влиять на человеческое сердце. Мы являемся вестниками пробуждения, и на нас
лежит обновление человечества". Сила религиозного внушения и заключается именно
в таких данных. Я лично наблюдал в кантоне Цюрих последовательниц секты пастора
Целлера в Меннедорфе. Пастор этот олицетворяет собою род пророка, берущего на
себя излечение больных и силящегося подражать Христу и Иоанну Крестителю.
Благоприятные случаи действительного исцеления, легко объясняемые внушением, он,
однако, ставит в связь с чудом и в хрустении кости какого-нибудь перелома, как
он объясняет, проводит исцеление. Истерические женщины массою окружали этого
пророка, причем личность его, как таковая, заключала для них главные мотивы
обаяния. Бывшие у меня на лечении в больнице некоторые из его поклонниц в
восторженных отзывах о нем исходили исключительно из плотских побуждений.
Приходится вообще сделать вывод, что отречение человека от своей природы и
стремление к чистой святости нередко дают в результате одну только грубую
чувственность, хотя и прикрывающуюся возвышенными фразами.
У швейцарского поэта Готфрида Келлера мы находим великолепно
использованные мотивы эротизма на религиозной почве, между прочим, в его семи
легендах. В его "Dorotheas Blumenkorbchen", например, жених Доротеи ревнует ее к
жениху небесному, о котором она беспрерывно упоминает. Она в красивых выражениях
представляет те ласки и любовь, которою окружает ее жених на небесах,
прижимающий ее к своей любящей груди и преподносящий ей розу вечной жизни. Когда
ее, по приказанию штатгальтера, подвергают пытке, растянув на железной решетке,
под которою разгораются угли, она начинает испытывать мучительную боль. И в это
время к ней устремляется ее земной жених с печальным возгласом: "ты страдаешь,
Доротея". В этот момент Доротея как бы перерождается и с просветленным взором
отвечает: "О, нет! как могу я страдать, когда я вся на розах моего жениха!
Сегодня ведь наша свадьба!" Келлер указал здесь на влияние экстаза (гл. XVIII),
обусловившее полную нечувствительность (анэстезию), наблюдавшуюся у многих
мучеников.
У Гете мы тоже находим изображение эротически-религиозного экстаза. Это
можно, между прочим, встретить в мистически-эротических обращениях анахоретов в
последней сцене второй части Фауста:
Pater extaticus
(возносясь и опускаясь):
Вечный восторг живой,
Пламя любви святой,
Муки кипучей сласть
Пенная божья страсть!
Пусть я сгорю во прах,
Пусть я сгнию в цепях;
Бей меня на смерть, гром,
Рухни, скала, кругом,—
