 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
фрустрацию. Скорее, нам следовало бы сказать, что эксплуатация ведет к бесплодной ярости. Именно
эксплуатация образует социальный контекст, наделяющий ограниченную фрустрацию ее
разрушительной силой. Эксплуатация существует там, где один из партнеров злоупотребляет
разделенной функцией таким образом, что ради своего псевдовозвеличивания лишает другого партнера
какого бы то ни было чувства идентичности и целостности, которых тот на данный момент достиг.
Утрата взаимности, характеризующая такую эксплуатацию, приводит со временем к разрушению общей
функции и самого эксплуататора.
В Америке, пожалуй больше, чем в любой другой крупной стране, ребенок выступает партнером
взрослого. Мы бережно относимся к тому обнадеживающему факту - доступному простому
повседневному наблюдению, - что всюду, где дух партнерства пропитывает атмосферу семьи и где
детство получает свой собственный статус, результатом является чувство идентичности, братская
совесть и терпимость. Нам также известно, что бесчеловечность колоссальной машинной организации
угрожает этим специфическим американским приобретениям. Ответственным американцам знакома
опасность, исходящая от машины «тотальной войны» и от ее точной копии в мирное время. Но не одна
эта сверхорганизация делает сегодня культурные ценности относительными. Быстрое расширение
коммуникации и всевозрастающее знание культурной относительности подвергают опасности тех, кто
находится в маргинальном положении, кто остается никак не защищенным перед численным
приростом, приближением или большей властью «не-таких-как-они-сами». У подобных людей
стремление к терпимости отличается снижением их способности к восстановлению: оно вызывает
тревогу. Аналогично этому, стремление к здравомыслию отнюдь не столь прямо ведет к гражданскому
миру или, в контексте нашего обсуждения, к психическому здоровью, как новое американское мирное
движение «Психическая гигиена» хотело бы нас убедить: терпимая оценка других идентичностей
подвергает опасности собственную идентичность. Супер-эго, так долго служившее главным оплотом
морали, будет делать реальную терпимость опасной, пока идентичность здравомыслия не станет
релевантной и неизбежной. Такое здравомыслие является, по существу, делом личной и гражданской
морали; все чем психология способна помочь - это обучить переносить тревогу и, попутно,
распознавать скрытую принудительность и эксплуатируемость.
Здесь психология останавливается перед своим гуманистическим кризисом, поскольку она, во
многих отношениях, играет роль манипулятора человеческой воли. Ранее мы цитировали Уильяма
Блейка, называвшего забавы ребенка и заботы старика «плодами двух времен года». Тогда мы
предположили, что Блейк таким образом намеревался подтвердить высокое звание детской игры, но,
возможно, он также намекал и на скрытую инфантильность зрелого рассудка. Ибо в использовании
рассудка кроется вечное искушение поступить с получаемыми от человека в эксперименте или
дискуссии сведениями так, как ребенок поступает с ними в игре, а именно, свести их по размеру и рангу
к тому, что кажется поддающимся управлению. Поэтому с информацией о человеке обращаются так,
как если бы он был животным, машиной или статистической единицей. Весьма наивное чувство власти
можно получить от того, что при соответствующем к нему подходе человек, в известной степени,
являет собой все это вместе взятое, а при определенных условиях его можно довести до их точной
копии. Но попытка сделать человека более эксплуатируемым существом, посредством редукции к его
упрощенной модели, не может привести к подлинно человеческой психологии.
Альтернативой эксплуатации наименьшего общего знаменателя рода человеческого выступает
взвешенное обращение к латентной разумности людей и систематическое культивирование новых форм
групповой дискуссии. Однако по этим вопросам психоаналитик может лишь консультировать в той
мере, насколько ему удалось понять, в добавление к инфантильным источникам взрослых тревог,
социальные и политические гарантии силы и свободы индивидуума.
Я предположил, что читающий это заключение, думает о сфере собственной компетенции.
Поэтому я завершу его двумя примерами из профессиональной сферы.
Одним из самых обнадеживающих событий моей жизни стало получение мною несколько лет
назад от небольшой группы врачей-новаторов сообщения о разработке техники «естественных» родов
(заново введенных в нашу механизированную западную культуру доктором Грэнтли Д. Ридом). Их
фактическая сторона к этому времени хорошо известна. На языке обсуждаемой здесь проблемы можно
было бы сформулировать цель этой разработки как роды без тревоги. Готовящаяся стать матерью
женщина испытывает некоторый страх, поскольку знает, что боли не избежать. Но положение в корне
меняется, когда будущая мать выучивается, благодаря упражнениям и инструктажу, сознавать
локализацию и функцию схваток, причиняющих боль; и когда она знает, что при приближении к
пределу терпения имеет право сознательно решать, захочет ли она воспользоваться лекарственными
