до такой степени неопределенные, что даже в толстых томах не удается с
точностью разъяснить их смысл. Между тем, в них, несомненно, заключается
магическая сила, как будто на самом деле в них скрыто разрешение всех
проблем. Они образуют синтез всех бессознательных разнообразных стремлений и
надежд на их реализацию.
Ни рассудок, ни убеждение не в состоянии бороться против известных слов
и известных формул. Они произносятся перед толпой с благоговением, и тотчас
же выражение лиц становится почтительным, и головы склоняются. Многие
смотрят на них как на силы природы или сверхъестественные силы. Они вызывают
в душе грандиозные и смутные образы, и окружающая их неопределенность только
увеличивает их таинственное могущество. Они являются таинственными
божествами, скрытыми позади скинии, к которым верующие приближаются с
благоговейной дрожью.
Образы, вызванные словами независимо от их смысла, меняются
соответственно времени и народам, хотя сами формулы остаются неизменными. С
некоторыми словами временно связаны всем известные образы, вызываемые ими.
Слово играет в таком случае роль звонка, вызывающего их появление.
Не все слова и формулы обладают способностью вызывать образы. Бывает
так, что слова, вызывавшие раньше образы, изнашиваются и уже более ничего не
пробуждают в уме. Они становятся тогда пустыми звуками, единственная польза
которых заключается в том, что они избавляют тех, кто их употребляет, от
обязанности думать. Имея маленький запас таких формул и общих мест,
заученных нами в молодости, мы обладаем всем, что нужно, чтобы прожить
жизнь, не утомляя себя размышлениями.
Слова, входящие в состав какого-нибудь известного определенного языка,
с течением веков изменяются очень медленно, но беспрестанно меняются образы,
которые они вызывают, и смысл, который им придается. Вот почему раньше я
высказал уже мнение, что точный перевод выражений какого-нибудь языка,
особенно если дело идет об исчезнувшем народе, -- вещь совершенно
невозможная. В самом деле, что мы делаем, например, подставляя французский
термин вместо латинского, греческого или санскритского, или стараясь понять
книгу, написанную на нашем родном языке два, три столетия тому назад? Мы
простонапросто заменяем образами и идеями, образовавшимися в нашем уме под
влиянием современной жизни, те понятия и образы, совершенно непохожие на
наши, которые зародились под влиянием древней жизни в душе рас, находившихся
в совершенно других условиях существования. Когда люди революции копировали
древних греков и римлян, разве они не придавали словам древних именно тот
смысл, которого у них никогда не было? Какое сходство может, например,
существовать между учреждениями древних греков и теми, которые в наше время
носят аналогичные названия? Чем была в те времена республика, как не
учреждением, аристократическим по существу, собранием маленьких деспотов,
господствующих над толпой рабов, находящихся в самом абсолютном подчинении?
Эти коммунальные аристократии, опирающиеся на рабство, не могли бы
существовать и одной минуты без него.
А слово "свобода", разве оно могло означать то же самое, что означает
теперь, в такую эпоху, когда даже не подозревалась возможность свободно
мыслить и не было более великого и более редкого преступления, как
рассуждения о богах, законах и обычаях государства? Слово "отечество",
например, в душе какого-нибудь афинянина или спартанца было только культом
Афин или Спарты, а вовсе не целой Греции, состоявшей из соперничающих между
собой городов, ведших постоянную войну друг с другом. Какой смысл имело это
же самое слово "отечество" у древних галлов, разделенных на соперничающие
племена, отличавшиеся своей расой, языком и религией, и легко побежденных
Цезарем, так как он постоянно имел среди них союзников? Только Рим дал
галлам отечество, доставив им политическое и религиозное единство. Даже не
|