 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
заключаются, но не ради объяснений, представляющих лишь весьма
посредственный интерес в психологическом отношении. Толпа потеряла бы тотчас
же свой характер толпы, если бы она приняла во внимание услуги, оказанные
вожаками отечеству или партиям. Толпа, повинующаяся вожаку,
подчиняется лишь его обаянию, и сюда не примешивается никакое чувство
интереса или благодарности. Поэтому-то вожак, обладающий достаточным
обаянием, имеет почти абсолютную власть. Известно, например, каким громадным
влиянием пользовался в течение многих лет, благодаря своему обаянию, один
знаменитый депутат, побитый на последних выборах вследствие известных
финансовых событий. Прежде по одному только его знаку низвергались
министерства, и один писатель следующим образом определил его деятельность:
"Г-ну X. мы обязаны главным образом тем, что заплатили за Тонкин втрое
дороже, чем это бы следовало, что мы нс заняли прочного положения на
Мадагаскаре, что у нас обманом отняли господство на нижнем Нигере, и что мы
потеряли преобладающее положение, которое занимали раньше в Египте. Теории
г-на X. причинили нам более территориальных потерь, чем все опустошения
Наполеона 1".
Не надо, впрочем, слишком уж обвинять вышеназванного вожака. Конечно,
он стоит нам очень дорого, но все же его влияние главным образом
основывалось на том, что он следовал общественному мнению, которое в
колониальных вопросах держалось иных воззрений, нежели теперь. Вожак очень
редко идет впереди общественного мнения; обыкновенно он следует за ним и
усваивает себе все его заблуждения.
Способы убеждения, которыми пользуются вожаки помимо своего обаяния, те
же самые, что и во всякой другой толпе. Чтобы искусно пользоваться ими,
вожак должен, хотя бы даже бессознательным образом, понимать психологию
толпы и знать, как надо говорить толпе. В особенности ему должно быть
известно обаяние известных слов, формул и образов. Он должен обладать
совершенно специальным красноречием, преимущественно заключающимся в
энергичных, хотя и совершенно бездоказательных, утверждениях и ярких
образах, обрамленных весьма поверхностными рассуждениями. Такой род
красноречия встречается во всех собраниях, даже в английском парламенте,
несмотря на всю его уравновешенность.
"Нам постоянно приходится читать о прениях в палате общин, -- пишет
английский философ Мэн, состоящих почти исключительно из обмена общими
местами, не имеющими особого значения, и весьма резкими выражениями. Однако
этот род общих формул оказывает поразительное действие на воображение чистой
демократии. Всегда легко заставить толпу принять доводы общего характера,
если они преподносятся ей в действующих на ее воображение выражениях, хотя
доводы эти и не подвергались никакой предварительной проверке и даже вряд ли
ей доступны".
Значение таких сильных выражений, на которое указывает вышеприведенная
цитата, нисколько не преувеличено. Мы уже несколько раз указывали на особое
могущество слов и формул. Надо выбирать такие слова, которые могут вызывать
очень живые образы. Следующая фраза, заимствованная нами из речи одного из
вожаков наших собраний, служит прекрасным образчиком подобного красноречия:
"В тот день, когда одно и то же судно унесет к лихорадочным берегам
ссылки продажного политика и убийцуанархиста, они могут вступить между собой
в разговор и покажутся друг другу двумя дополнительными сторонами одного и
того же социального порядка вещей".
Образ, вызванный этой речью, достаточно ясен, и, конечно, противники
оратора должны были почувствовать, чем он им угрожает. Им должны были
одновременно представиться и лихорадочные берега, и судно, увозящее их, так
как ведь и они тоже могут быть причислены к той довольно плохо
разграниченной категории политиков, на которых намекал оратор. Разумеется,
