 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
глубокие перевороты, где в нисколько лет учреждения изменялись по виду самым
коренным образом, где партии кажутся не только различными, но как будто даже
несовместимыми между собой. Но если мы посмотрим с психологической точки
зрения на эти по-видимому столь несходные, на эти вечно борющиеся партии, то
нам придется констатировать, что они в действительности обладают совершенно
одинаковым общим фондом, точно представляющим идеал их расы. Непримиримые,
радикалы, монархисты, социалисты, одним словом, все защитники самых
различных доктрин преследуют под разными ярлыками совершенно одинаковую
цель: поглощение личности государством. То, чего они одинаково горячо все
желают, -- это старый централистский и цезаристский режим, государство, всем
управляющее, все регулирующее, все поглощающее, регламентирующее малейшие
мелочи в жизни граждан и увольняющее их таким образом от необходимости
проявлять хоть малейшие проблески размышления и инициативы. Пусть власть,
поставленная во главе государства, называется королем, императором,
президентом, коммуной, рабочим синдикатом и т.д., все равно эта власть,
какова бы она ни была, обязательно будет иметь один и тот же идеал, и этот
идеал есть выражение чувств расовой души. Она другого не допустит.
"Таков, -- пишет очень глубокий наблюдатель Дюпон Уайт, -- особенный
гений Франции: она не в состоянии успевать в некоторых существенных и
желательных вещах, имеющих отношение к украшению или даже к сущности
цивилизации, если не поддерживается и не поощряется своим правительством".
Итак, если наша крайняя нервозность, наша большая склонность к
недовольству существующим, та идея, что новое правительство сделает нашу
участь более счастливой, приводят нас к тому, что мы беспрерывно меняем свои
учреждения, то руководящий нами великий голос вымерших предков осуждает нас
на то, что мы меняем только слова и внешность. Бессознательная власть души
нашей расы такова, что мы даже не замечаем иллюзии, жертвами которой
являемся.
Если обращать внимание только на внешность, то трудно, конечно,
представить себе другой режим, который бы сильнее отличался от старого, чем
созданный нашей великой революцией. В действительности, однако, и в этом
нельзя сомневаться, она только продолжала королевскую традицию, заканчивая
дело централизации, начатой монархией несколько веков перед тем. Если бы
Людовик XIII и Людовик XIV вышли из своих гробов, чтобы судить дело
революции, то им, несомненно, пришлось бы осудить некоторые из насилий,
сопровождавших его осуществление, но они рассматривали бы его как строго
согласное с их традициями и с их программой, и признали бы, что если бы
какому-нибудь министру было ими поручено привести в исполнение эту
программу, то он не выполнил бы ее лучше. Они сказали бы, что наименее
революционное из правительств, какие когда-либо знала Франция, есть именно
правительство революции. Кроме того они констатировали бы, что в течение
столетия ни один из различных режимов, следовавших друг за другом во
Франции, не пытался трогать этого дела: до такой степени оно -- продукт
правильного развития, продолжение монархического идеала и выражение гения
расы. Без сомнения, эти славные выходцы с того света, ввиду их громадной
опытности, представили бы некоторые критические замечания и, может быть,
обратили бы внимание на то, что "новый строй", заменив правительственную
аристократическую касту бюрократической, создал в государстве безличную
власть, более значительную, чем власть старой аристократии, потому что одна
только бюрократия, ускользая от влияния политических перемен, обладает
традициями, корпоративным духом, безответственностью, постоянством, т.е.
целым рядом условий, обязательно ведущих ее к тому, чтобы стать единственным
властелином в государстве. Впрочем, я полагаю, что они не особенно
настаивали бы на этом возражении, принимая во внимание то, что латинские
народы, мало заботясь о свободе, но очень много -- о равенстве, легко
