 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было
поставить, – а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная
буря, – и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, –
то лучше так жить, чем сейчас умирать! Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить, –
только жить!... Экая правда! Господи, какая правда!"
Однако возрождающаяся служением людям жажда жизни, ощущение возможности жизни,
"воли и силы" – не завершение переживания, а только начало его. Это лишь общее
основание, без которого не может быть дальнейшего движения, но в самом желании жить
не содержится еще ответов на вопросы, как жить, ради чего, чем, в нем нет
содержательных решений внутренних проблем, нет преодоления тех причин, которые
изнутри разлагали жизнь, лишали ее цельности и осмысленности, делали невозможной. В
испытанном Раскольниковым чувстве возрождения самом по себе нет гарантий его же
собственного продолжения, они должны быть созданы содержательной переработкой
сознания и жизни, и в первую очередь тех жизненных событий и отношений, которые
привели к разладу жизни. Эта переработка подчиняется в начале у нашего героя принципу
реальности и состоит в попытках принять случившееся в его жизни так, как оно есть:
"...Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе с старою
старухой! Царство ей небесное и – довольно, матушка, пора на. покой!". Ни в чем, так
явно не выражается доминирование в сознании принципа реальности, как в культе силы:
"Царство рассудка и света теперь и... воли, и силы... и посмотрим теперь, померяемся
теперь! – прибавил он заносчиво". И дальше: "Сила, сила нужна: без силы ничего не
возьмешь, а силу надо добывать силой же..."
Такая "реалистическая" переработка событий не подхватывает начатое актами служения
Раскольникова преодоление "разомкнутости и разъединенности с человечеством" и даже
действует в противоположном направлении, вызывая в нем прилив "гордости и
самоуверенности", вновь утверждая в его сознании установку "быть над людьми",
отгораживая его от людей и замыкая его психологический мир.
Кроме актов служения еще два ряда действий в поведении Раскольникова объективно
направлены на преодоление его "разъединенности с человечеством" – это упоминавшиеся
уже косвенные "публикации" тайны и импульсивное общение с незнакомыми людьми.
Они тоже вызывают в нем положительные эмоциональные состояния, которые, впрочем, в
отличие от радостного и даже блаженного настроения, следующего за служением, носят
болезненный характер (например, после разговора с Заметовым в "Хрустальном дворце"
"он вышел весь дрожа от какого-то дикого истерического ощущения, в котором между
тем была часть нестерпимого наслаждения...").
Причина этой болезненности в том, что этим актам не присуща радикальная
переориентация сознания (а именно перенос ценностного центра тяжести на Другого), и
поэтому они, решая некоторые частные конфликты героя, не переводят его в новый
психологический мир, в который он хотя бы на минуту вводится актами служения, а лишь
касаются этого мира, чтобы тотчас вернуть сознание Раскольникова в старое состояние,
нагромоздив дополнительные душевные осложнения.
Но если оставить в стороне различия между внутренним содержанием и следствиями
"публикации" тайны и импульсивного общения, с одной стороны, и милосердия, с другой,
можно сказать, что все эти действия носили значимый для жизненного процесса характер:
не будь их, пусть в небольшой степени и на короткое время облегчающих душевные
страдания и смиряющих внутренние противоречия героя, те могли бы вызвать
необратимые изменения сознания и психики. И одновременно эти действия носили
