 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
являются вместе с предметами, сущности изменчивого, нового. В этом разделении часть идей
отойдет Платону, а часть Аристотелю; к примеру, Аристотелю принадлежат интегральные
сущности субъективного, к Платону – все математические законы и законы логики; ибо, к
примеру, всегда можно рассмотреть абстрактный математический объект, и от того,
рассматриваем мы его или нет, его объективность не страдает.
Во всяком случае, бытие смысла – это бытие идей. Но бытие идей – это как будто и
небытие; в сравнении с предметностью, нет условия трехмерности; идеи есть, и их как будто
нет. Понятно, что слово идеальность ничего не говорит нам о бытии идей, ибо есть просто
обозначение их бытия. Идеальность, эфемерность, подвешенность; «есть» идей оказывается
неуловимым, но находящим отражение. По их отражению познаем мы их; но по отражению
мы вообще познаем мир («мы имеем карту местности»); понятно, что местность является нам
только в виде карты. Но мы опять же должны понять, что нечто (идея) не есть нечто само по
себе обособленное (вещь в себе), а выступает как определенная интегральная функция (хотя
бы она должна входить в непротиворечивое единство бытия и подчиняться общим
принципам).
Чем различаются вот-бытие предмета и вот-бытие принципа (в духе Гартмана)? Вот-
бытие принципа вневременное и внепространственное (удивительно); вот-бытие предмета
(его качеств) изменчиво. Здесь мы подходим к разделению идей по Платону и Аристотелю:
базисная часть Логоса представляет идеи Платона; изменчивая – идеи в видении Аристотеля.
В-себе-сущие - Платоновы идеи, а те сущности, которые проявляют себя через явления –
изменчивые – это Аристотелевские.
Так-бытие представляет собой качественную бытийность, что также принадлежит
Логосу, ибо идеальное; но вот-бытие изменчивого и вот-бытие фундаментального
оказывается разделенным, в первую очередь условием трехмерности. Вот-бытие изменчивого
не безразлично к условию трехмерности; но вот-бытие принципов безразлично уже к
условию материальности.
Платон приписывает вещам
стремление к совершенству идей. Я бы сказал, что в
понимании Платона, правильно говорить о функциях, а понятие совершенства этих функций
относительно. К примеру, рассмотрим идею стола: функциональная особенность предмета
понятна; но стол может быть резной, может быть каменный и т.п., и совершенство мастера в
изготовлении стола не знает границ. Но в чем совершенство самой идеи? Стол останется
функционально столом. Если же мы будем рассматривать его как предмет искусства, то он
уже становится во многом безразличным к своему прямому назначению; претендуя на
предмет искусства, значение приобретут совершенно другие особенности – гармоничное
сочетание частей, правильность, сложность выполнения работы, красота и т.п., что во многом
безразлично к самой идеи стола. Здесь мы явно прочувствовали, чем отличается
практичность от возвышенности искусства. Практичность остается в грубой функциональной
области (ибо и искусство функционально; к примеру, можно рассматривать функцию
красоты); но искусство выступает безразлично к прямому назначению предмета; здесь уже
проявляется антагонизм между возвышенным и земным; они оказываются чужды друг другу:
служа прямому назначению, для человека безразлично, насколько красив стол, равно как и
красоте стола во многом безразлично, что она красота именно стола, она может быть
характерной хоть для стула, хоть еще для какого предмета. В своем возвышении красота
презрительна к основной функции предмета; за что и предмет платит своей грубой
основательностью и необходимостью; судьей же выступает человек – оценщик, весы.
Еще пример: изобразительное искусство находится где-то между предметностью и
воображением (отражением, может, творческого), - это отражение, получившее реальность на
двумерной поверхности; архитектура уже трехмерна; но главное то, что выражается, выходит
далеко за рамки предметности: человек вкладывает в скульптуру намного больше смысла, а
