 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
ность; искушенность — это обольщение. Всякая этика должна разрешаться в эстетику. Для киркегоровского обольстителя,
как и для Шиллера, Г¸льдерлина, даже Маркузе, переход к эстетике означает высочайшее движение, которому только может
отдаться род человеческий. Однако эстетика обольстителя не слишком на это похожа: характер ее не божественный, не
трансцендентный, но ироничный и скорее дьявольский — у нее форма не идеала, но остроумной шутки — она не превыше-
ние этики, но перегиб, отклонение, совращение, обольщение, ясно что преображение — но в зеркале обмана. Вместе с тем
эту стратегию приманки, свойственную обольстителю, нельзя назвать и каким-то извращенным движением, она составной
частью включается в эстетику иронии, что нацелена на превращение заурядного телесного эротизма в страсть и остроумие:
"Я замечаю, что Корделия всегда пишет мне: "мой", но у нее не хватает духу назвать меня так в разговоре. Сегодня я
сам нежно попросил ее об этом. Она было попробовала, но сверкнувший как молния мой иронический взгляд лишил ее
всякой возможности продолжать, хотя уста мои и уговаривали ее изо всех сил. Вот такое настроение мне и нужно". (С.
197-198.)
"Она похожа теперь на Афродиту, олицетворяя собой и телесную, и душевную гармонию красоты и любви, с тою лишь
разницей, что она не покоится, как богиня, в наивном и безмятежном сознании своей прелести, а взволно-
203
