 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Но не следует ли, скорее, рассматривать их как единый цикл непрерывной реверсии?
Коллекционерская страсть под конец подействовала на девушку вопреки всему как род
соблазна (или то была лишь завороженность? но опять же: в чем разница?), как род
умопомрачения, вызванного тем, что она, отчаянно пытаясь очертить и обогнуть отторгнутую
вселенную перверсии, вычерчивает в то же время точку проема, пустоту, откуда странный
антисоблазн действует на нее новой формой притяжения.
Какой-то соблазн извращен: истеричка пользуется средствами обольщения, чтобы от него
защититься. Но и какое-то извращение соблазнительно, так как посредством и в обход
перверсии ведет к обольщению.
При истерии соблазн становится непристойным. Но в некоторых формах порнографии
непристойность вдруг делается соблазнительной. Насилие может соблазнять. А
изнасилование? Гнусное и мерзкое могут соблазнить. Где останавливается петля перверсии?
Где завершается цикл реверсии и где ее следует остановить?
Но все же остается одно глубокое различие: извращенец всеми фибрами не доверяет
соблазну и стремится его кодифицировать. Он пытается зафиксировать его правила,
формализовать их в тексте, провозгласить в пакте. Поступая так, он нарушает
фундаментальное правило — правило тайны. Гибкий церемониал, подвижная дуэль
обольщения ему не по душе — он хочет заменить их четко фиксированными церемониалом и
дуэлью.
223
