 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
более подходящего приюта, чем в городе, где он возник и сложился.
Я не только думаю, я знаю, что эта внешняя опасность помешает мне
опубликовать заключительную часть моей трактовки Моисея. Я пытался
преодолеть это препятствие, сказав себе, что мои опасения проистекают из
переоценки значимости моей персоны и что властям, скорее всего, нет дела до
моего мнения о Моисее и происхождении монотеистической религии. Но я не
уверен, что правильно оцениваю ситуацию. Боюсь, что злорадство и жажда
сенсации могут с избытком компенсировать ту значимость, которой мне
недостает в глазах мира. Поэтому я не опубликую этот очерк. Но это не
помешает мне написать его. Тем более, что он уже был однажды написан, два
года назад, и теперь нуждается только в переделке и объединении с двумя
предыдущими эссе. Так что пусть он лежит в укрытии до тех пор, пока не
сможет безопасно появиться на свет Божий или пока кто-нибудь другой, придя к
тем же выводам, не скажет: "В те мрачные времена жил человек, который
замышлял то, что я сделал".
Второе предисловие
(июнь 1938, Лондон)
Необычайные трудности, стоявшие передо мной во время работы над очерком
о Моисее - как внутренние опасения, так и внешние препятствия, - привели к
тому, что его третья и последняя часть имеет два предисловия, которые
противоречат, в сущности - даже исключают друг друга. Ибо за короткий период
между написанием этих двух предисловий внешние обстоятельства жизни автора
кардинально изменились. Прежде я жил под защитой католической церкви и
боялся, что, опубликовав этот очерк, лишусь ее покровительства, а практики и
теоретики психоанализа в Австрии не смогут продолжать свою работу. Затем,
внезапно, грянуло немецкое нашествие, и католицизм оказался, как говорит
Библия, "сломанной тростинкой". Не сомневаясь, что на меня обрушатся
преследования - теперь уже не только из-за моих трудов, но и из-за моей
"расы" - я со многими друзьями покинул город, который с раннего детства,
семьдесят восемь лет подряд, был моим домом.
Я нашел самый теплый прием в прекрасной, свободной, благородной Англии.
Здесь я живу сейчас, - дружелюбно принятый гость, чудом спасшийся от
преследований, - и счастлив, что могу опять говорить и писать, - я чуть не
сказал "думать" - так, как я хочу или должен. И теперь я решаюсь представить
читателям последнюю часть моего очерка.
Надо мной не тяготеют ныне никакие внешние препятствия - во всяком
случае, такие, которые могли бы меня встревожить. В последние недели я
получил много приветствий от друзей, которые пишут, как они рады, что я
здесь, а также от незнакомых мне людей, которых вовсе не интересуют мои
исследования и которые попросту выражают удовлетворение, что я обрел здесь
свободу и безопасность. А вдобавок приходит поразительное для иностранца
количество писем другого рода, выражающих заботу о состоянии моей души и
желание указать мне путь к Христу и просветить в отношении будущего, которое
ожидает Израиль. Все эти добрые люди вряд ли знают меня достаточно близко.
Боюсь, что после опубликования моей новой работы я утрачу среди этих
корреспондентов и многих других значительную часть той симпатии, которую они
дарят мне сейчас.
Внутренние трудности не зависят от политических режимов и нового
местожительства. Как и прежде, я испытываю неловкость, глядя на свою работу:
мне недостает ощущения целостности и интимности, которые должны существовать
между автором и его творением. Не то, чтобы я не был уверен в истинности
моих результатов. Эту уверенность я обрел уже четверть века назад, когда
написал 'Тотем и табу" (1912), и с тех пор она только укрепилась. С того
времени я никогда не сомневался, что религиозные явления можно понять лишь
на основе модели невротических симптомов - как возвращение давно забытых и
важных событии в ранней истории человеческой семьи; что своим навязчивым
характером эти явления обязаны именно такому происхождению, а свое
