 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
доктринам. Они отягощены, это верно, признаками психотических симптомов, но,
будучи массовыми явлениями, не поддаются проклятию изолированности, которое
постигает их в психике индивидуума.
Ни в одном разделе религиозной истории этот феномен не проявляется с
такой широкой ясностью, как в становлении еврейского монотеизма и его
перерастании в христианство. (Кстати, каждый из четырех евангелистов имеет
свое излюбленное животное.) Если мы на минуту предположим, что правление
фараона Эхнатона послужило внешней причиной появления монотеистической идеи,
то немедленно увидим, что эта идея, изъятая из ее почвы и переданная другому
народу, пережив долгий скрытый период, возвращается к пароду, воспринимается
им заново, ценится как величайшее достояние и сама в свою очередь сохраняет
этот народ, наделяя его гордостью за свою избранность. Идея эта - в
сущности, ни что иное, как религия первобытного отца с присущими ей
надеждами сыновей на вознаграждение, выделенность и первенство в мире.
(Любопытно, что отголосок последней из этих надежд, давно уже отброшенной
самим еврейским народом, все еще сохранился среди его врагов в виде веры в
заговор "мудрецов Сиона".) Мы позже обсудим, как получилось, что особенности
заимствованной в Египте монотеистической идеи сформировали еврейский
характер, направив его по пути возвышенности и духовности. Люди, убежденные,
что обладают истиной, и увлеченные сознанием своей избранности, начинают
высоко ценить всякие интеллектуальные и этические достижения. Я покажу
также, как их горестная судьба и заготовленные для них действительностью
беды повели к усилению этих традиций. Сейчас, однако, нам следует проследить
их историю в несколько ином направлении, - в сторону возникновения
христианства.
Восстановление первобытного отца в его исторических правах означало
большой прогресс, но не могло положить конец религиозному процессу. Другие
элементы праисторической трагедии тоже добивались признания. Трудно сказать,
как развивался этот процесс. Возможно, к тому времени еврейский народ (а
может, и вся тогдашняя цивилизация) был охвачен мощным чувством вины и
греховности, которое было предвестником возвращения некогда вытесненного
воспоминания. Этот кризис продолжался до тех пор, пока какой-то еврей,
маскируясь под религиозно-политического агитатора, не провозгласил
революционную доктрину, которая - объединившись с зачатками другого,
христианского учения - отделилась от собственно еврейской религии. То был
Павел, римский еврей из Тарсиса, который ухватился за разлитое в воздухе
времени чувство вины и заново связал его с подлинным первичным источником, -
убийством Отца (то есть Моисея). Он назвал этот грех "первородным"; в
сущности, то был грех против Бога, который можно было искупить только
смертью. Таким образом, смерть пришла в мир через первородный грех, ибо этим
грехом, заслуживающим смертной кары, в действительности было убийство Отца,
который позднее был обожествлен. Само это преступление, конечно, никто уже
не помнил; его место заняла доктрина "искупления", и она-то получила
широчайшее распространение среди тогдашних людей в виде вести о спасении
(евангелия). Искупление это состояло в том, что сын Бога, незапятнанный
первородным грехом, пожертвовал собой и тем самым принял на себя вину всего
мира. Разумеется, Спасителем должен был быть Сын, потому что преступление
было совершено против Отца. Возможно, на эту фантастическую доктрину
спасения повлияли также греческие и восточные мистерии. Но ее подлинная суть
представляется собственным вкладом Павла. Он был человеком необычайного
религиозного дара - в точном смысле этого слова. Мрачные следы прошлого
залегли в его душе, силясь прорваться в область сознательного.
Представление, будто Спаситель пожертвовал собой, будучи невинным, было
конечно явным и тенденциозным искажением, которое трудно совместить с
логикой. Как мог невинный человек принять на себя грех убийцы тем, что
разрешил убить себя? Но историческая реальность не знает таких противоречий.
"Спасителем" действительно мог быть только самый виновный, то есть вождь той
группы братьев, которая восстала против Отца. Существовал ли такой
"Искупитель" в действительности, останется, по-видимому, навсегда неясным.
Это вполне возможно, но следует также помнить, что любой другой из братьев
наверняка тоже стремился быть главным и этим обеспечить себе право на
