 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
благосклонности были довольно скудны: судьба народа Израиля
свидетельствовала, скорее, о Его неудовольствии. Мы знаем, что примитивные
народы имеют обычай наказывать и даже свергать своих богов, если они не
выполняют своей обязанности даровать людям победу, богатство и благополучие.
Во все века так поступали с царями; тем самым подтверждается соответствие
царей и богов, то есть их древнее общее происхождение. Современные народы
тоже имеют привычку избавляться от своих правителей, едва лишь блеск их
правления слегка затмевается неудачами, да если они к тому же сопровождаются
потерей земель и богатств. Почему же парод Израиля тем крепче держался за
своего Бога, чем хуже Он с ним обращался? Этот вопрос мы пока оставим
открытым.
Задумаемся лучше, дала ли религия Моисея евреям еще что-нибудь, кроме
возросшей - благодаря сознанию "избранности" - уверенности в себе. И впрямь,
нетрудно указать еще один элемент. Новая религия дала евреям также куда
более грандиозное представление об их Боге, или, выражаясь более осторожно -
идею более величественного Бога. Каждый, кто верил в этого Бога,
соприкасался с Его величием и мог ощущать себя возвышенным. Скажем, гордость
англичанина за величие Британской империи коренится в чувстве большей
безопасности и защиты, которое он ощущает. Но то же самое верно и в
отношении великого Бога, а поскольку человек вряд ли может претендовать на
участие в Божественном управлении миром, то его гордость за величие своего
Бога связана, прежде всего, с тем, что этот Бог именно его "выбрал".
Но среди предписаний этого Бога есть одно, значение которого много
больше, чем представляется на первый взгляд. Это запрет на изготовление
подобий Бога, который, по сути, означает приказ поклоняться Богу незримому.
Я полагаю, что в этом пункте Моисей превзошел в строгости даже религию
Атона; его Бог не должен был иметь ни имени, ни облика. Этот запрет поначалу
был, видимо, еще одной предосторожностью против магических ухищрений. Но,
будучи принят, он неизбежно должен был оказать глубокое влияние на евреев.
Ибо он означал подчинение чувственных ощущений абстрактной идее; это была
победа духа над чувствами, или, более строго, отказ от удовлетворения
инстинктивных потребностей со всеми вытекающими отсюда психологическими
последствиями.
Чтобы понять значение этого шага, следует поставить его в ряд с другими
процессами аналогичного характера в развитии человеческой культуры. Самый
ранний из них и, возможно, самый важный мы можем различить лишь в неясных
очертаниях архаического прошлого. Только его поразительно долгое влияние
заставляет нас заключить, что он действительно имел место. У наших детей, у
взрослых невротиков, у примитивных племен мы обнаруживаем психический
феномен, который я называю верой во "всемогущество мысли", иными словами -
переоценку того влияния, которое наши духовные способности - умственные, в
данном случае - могут оказать на окружающий мир, вызывая в нем желаемые
изменения. Вся магия, эта предшественница науки, в сущности, основана на
таком представлении. Сюда относится вся магия заклинаний, равно как и вера в
могущество, связанное со знанием и произнесением некоего имени. Можно
предположить, что эта вера во "всемогущество мысли" была выражением чувства,
некогда охватившего человечество, когда оно овладело речью и благодаря этому
вступило на путь небывалого взлета интеллектуальных способностей. Именно
тогда перед человечеством открылась новая область "духовного", в которой
решающее значение приобрели концепции, воспоминания и умозаключения - в
отличие от чисто физической активности, связанной с непосредственными
восприятиями органов чувств. Это, несомненно, было одним из важнейших этапов
становления человека.
Другой процесс, происходивший уже в более поздние времена, появляется
перед нами в более ощутимой форме. Под влиянием внешних условий (которые нам
нет нужды здесь прослеживать) произошла смена матриархальной структуры
общества патриархальной. Естественно, это повлекло за собой революцию в
существующих законах. Отголосок этой революции все еще слышится в
эсхиловской "Орестее". Такой поворот от матери к отцу - означал, прежде
всего, еще одну победу духовного над чувственным, иными словами - еще один
