 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
12
Поняли бы мы его? Могли бы мы быть уверены, что понимаем его?
158. Могу ли я ошибаться, например, в том, что простые слова, из которых составлено это
предложение, являются немецкими словами, значение которых я знаю?
159. Будучи детьми, мы узнаем факты
— например, что каждый человек имеет мозг
— и
принимаем их на веру. Я верю, что один из островов, Австралия, имеет такую-то форму и т. д. и
т. д.; я верю, что у меня были прародители, что люди, считающие себя моими родителями,
действительно являются ими и т. д. Это верование может никогда и не быть ясно выраженным,
даже сама мысль, что дело обстоит так, может никогда и не прийти мне в голову.
160. Ребенок учится благодаря тому, что верит взрослому. Сомнение приходит после веры.
161. Я очень многое выучил и принял, доверившись авторитету людей, а затем многое нашло
подтверждение или опровержение в моем собственном опыте.
162. То, что входит в учебники, например по географии, я считаю в общем истинным. Почему? Я
говорю: все эти факты подтверждались сотни раз. Но насколько я это знаю? Какой очевидностью
на этот счет располагаю? У меня есть некая картина мира. Истинна она или же ложна? Прежде
всего, она лежит в основе всех моих исследований и утверждений. Не все описывающие ее
предложения подлежат проверке в равной мере.
163. Проверяет ли кто-либо когда-нибудь, по-прежнему ли здесь находится стол, когда никто не
обращает на него внимания? Мы проверяем историю Наполеона, но не проверяем, основываются
ли все рассказы о нем на обмане чувств, вымысле и т.п. Да и вообще, производя проверку, мы
тем самым уже предполагаем нечто, что не проверяется. Что ж, должен ли я сказать, что
эксперимент, проводимый мной для проверки, скажем, некоего предложения, предполагает
истинность высказывания о том, что здесь действительно находится прибор, который, уверен, я
вижу (и т. п.)?
164. Неужели проверка не имеет конца?
165. Один ребенок мог бы сказать другому: “Я знаю, что Земля существует уже столетия”, — и
это значило бы: я это выучил.
166. Трудность состоит в том, чтобы усмотреть безосновательность нашего верования.
167. Ясно, что не все наши эмпирические высказывания имеют одинаковый статус, поскольку то
или иное предложение можно фиксировать и преобразовать из эмпирического предложения в
норму описания.
Представь себе химические исследования. Лавуазье в своей лаборатории проводит эксперименты
с веществами и делает вывод, что при горении происходит то-то. Он не говорит, что в другой раз
могло бы произойти что-то другое. Он воспринял определенную картину мира, и, конечно же, он
ее не изобрел, а заучил, как это делает ребенок. Я говорю “картину мира”, а не “гипотезу”,
потому что это само собою разумеющееся основание его исследования, и как таковое оно
невыразимо.
168. Но тогда какую роль играет предположение, что в одинаковых обстоятельствах вещество А
реагирует на вещество В всегда одним и тем же образом? Или это входит в определение
вещества?
169. Можно предположить, будто имеются предложения, гласящие, что химия возможна. И это
были бы предложения естествознания. Ибо на что бы они опирались, как не на опыт?
170. Я верю в то, что люди определенным образом мне передают. Так, я верю в географические,
химические, исторические факты и т. д. Таким образом я изучаю науки. Ведь изучать в основе
своей означает верить.
Тот, кто выучил, что высота Монблана 4000 м, и проверил это по карте, говорит отныне, что он
это знает. А можно ли сказать: мы сообразуем свое доверие с тем, как оно окупается на деле?
171. Главное основание, позволяющее Муру предположить, что он не был на Луне, состоит в
том, что на Луне никто не был и никто не мог туда попасть; и мы верим этому на основании того,
чему обучаемся.
172. Может быть, скажут: “В основе этого доверия должен все же лежать какой-то принцип”, —
но что может послужить таким принципом? Есть ли он нечто большее, нежели некий природный
закон “признания за истинное”?
