 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
друзьями. В беседах со мною ни один не оценил социальную организацию
науки в своей стране как безупречную — у всех нашлись серьезные
критические замечания. Точно так же ни один из них не является
восторженным поклонником своего правительства — обычный скепсис
каждого настоящего ученого. Но если бы эти люди узнали, что произошло с
наукой в Советском Союзе, — они признали бы организацию науки в своей
стране идеальной, а свое правительство — гениальным.
Наука всегда была для всех фанатиков-авантюристов мира не формой
общественного сознания и не производством новых знаний, а всего лишь
инструментом для укрепления своего господства. Впрочем, это относится не
только к науке — к любой другой форме общественного сознания. Не
составляли исключения из этого правила фанатики-авантюристы,
пришедшие к власти в России, фашистской Германии и Италии, на Кубе, в
Ираке, Северной Корее, других странах мира.
Перед Сталиным, когда он к 1927 г. стал единоличным диктатором,
встали две задачи: 1) привлечь в науку, подорванную Гражданской войной и
разрухой после нее, достаточное количество людского персонала; 2)
полностью подчинить ученых своему диктату, сделать их слепыми
орудиями укрепления его всевластия.
Надо сказать, что обе задачи были решены блестяще, трагические
последствия чего мы ощущаем до сих пор. Прежде всего, Сталин столкнулся
с крайней скудостью кадрового потенциала, низким социальным престижем
науки и нежеланием талантливой молодежи идти в науку.
В царской России насчитывалось всего чуть более 14 тыс. ученых. Из
них подавляющее большинство — простые «репродукторы» на лекциях и
семинарах в университетах. Собственно исследователей было всего
несколько сот человек — мы знаем сегодня почти всех их по именам. В ходе
Гражданской войны многие были убиты, погибли от голода или болезней,
эмигрировали или были изгнаны из страны, другие полностью
деморализованы и отошли от научной деятельности. Как обеспечить приток
в науку свежих сил? Не забудем, что сравнительный престиж профессий
выглядел тогда совершенно иначе, чем сегодня. Мы, школьники 30-х годов,
почти поголовно бредили военными профессиями — для многих они были
престижнее даже артистической карьеры. Карьера ученого занимала на этой
«лестнице» одно из последних мест. Мы знали только двух из них —
рассеянного географа Паганеля, героя популярного в те годы кинофильма
«Дети капитана Гранта» (по Жюлю Верну), и академика Шмидта, да и то не
как ученого, а как героя полярной экспедиции на пароходе «Челюскин».
И не в 1930 г., а даже в 1950 г., когда я, выпускник самого престижного
в стране Института международных отношений, отчаявшись поступить
офицером в армию (ее тогда как раз сокращали), поступил в аспирантуру
Института истории АН СССР, на меня обрушился град презрительных
насмешек. Наиболее удачливые пошли в дипломатию, референтами в ЦК
КПСС или в Совет Министров (для меня эта дорога была изначально
закрыта, т.к. я был социально ущербен: мой отец и отец моей жены
подвергались репрессиям, а это «черное пятно» автоматически означало
дискриминацию). Наименее удачливые — корреспондентами в газеты и на
радио. Но чтобы в науку? Это было хуже худшего.
Сталин сделал гениальный (для себя лично) ход.
