 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
том для божественных целей. Прогрессивные мыслители, напротив, учили,
что человек должен быть целью, а не средством для осуществления транс-
цендентных целей. В результате человек принял содержание идеи кальви-
низма, но при этом отверг ее религиозную форму. Он действительно сделал
себя средством, но не воли Бога, а экономической машины или государства.
Он принял на себя роль инструмента, но не для Бога, а для промышленного
прогресса. Он стало работать и копить деньги, но не ради удовольствия их
потратить и не ради наслаждения жизнью, а для того, чтобы экономить,
вкладывать, добиваться успеха. Прежний монашеский аскетизм был заме-
щен, как отмечал Макс Вебер, мирским аскетизмом души, с позиций кото-
рого личное счастье и радости земные более не являются истинной целью
жизни. Но такое понимание означало полный разрыв со смыслом этого по-
нятия у Кальвина и смешение с тем, которое было свойственно прогрессист-
скому понятию личного интереса, согласно которому человек имеет право
— и даже обязан
—
сделать достижение своих личных интересов главной
нормой жизни. Результатом явилось то, что современный человек живет в
соответствии с принципом самоотрицания, а мыслит в терминах своекоры-
стия. Он полагает, что действует ради своих, интересов, когда на самом деле
его первостепенная забота — это деньги и успех; он обманывает сам себя в
том смысле, что его наиболее важные, значительные возможности остаются
нереализованными, и он теряет себя в поисках того, что, как он считает, яв-
ляется для него наилучшим.
Искажение смысла понятия своекорыстия, личного интереса тесно свя-
зано с изменением понятия личности. В средние века человек ощущал себя
неотъемлемой частью социального и религиозного сообщества, в рамках ко-
торого он обретал себя, когда он как индивид еще не отделился полностью
от своей группы. В новое время, когда он столкнулся с необходимостью
осознать себя как независимого, самостоятельного человека, его самоиден-
тификация стала для него проблемой. В XVIII и XIX вв. понятие “Я” чрез-
вычайно резко сузилось: “Я” утверждалось размером собственности. Такое
понятие стало выражаться не формулой “Я есть то, что я думаю”, а форму-
лой “Я есть то, что я имею”, “Я есть то, чем я обладаю”
29
.
29
Уильям Джеймс очень четко выразил смысл этого понятия. “Чтобы заботиться о
своем "Я", надо, чтобы Природа дала его вместе с каким-нибудь другим объектом, доста-
точно для меня интересным, чтобы вызвать у меня инстинктивное желание присвоить его
ради него самого... Мое собственное тело и то, что служит удовлетворению его потребно-
стей, и выступают таким примитивным инстинктивно определяемым объектом моих эгои-
стических интересов. Другие объекты могут представлять интерес лишь как нечто произ-
водное, второстепенное, ассоциируясь либо со средством, либо с привычными сопутст-
вующими обстоятельствами; итак, самыми многообразными способами примитивная об-
ласть эгоистического интереса может расширяться, изменяя свои границы. Подобного рода
интерес есть истинное значение слова мой (mine). Все, что оно имеет, есть ео ipso часть ме-
ня самого!” (Principles
of
Psychology. New
York, 1896. 2
vols. V.
I. P. 319, 324). В другом
месте Джеймс пишет: “Ясно, что между тем, что человек называет "Я" я что он попросту
называет "мое", трудно провести четкую границу. Мы относимся к определенным вещам,
принадлежащим нам, почти так же, как мы относимся к самим себе. Наша репутация, наши
дети, вещи, сделанные нашими руками,
— все это может быть столь же дорого нам, как и
собственные наши тела, и если кто-то покушается на них, это вызывает то же чувство про-
теста и защитные действия, как и в случае с покушением на наше тело... В наиболее воз-
можном широком смысле "Я"
— это совокупность всего, что человек может назвать "сво-
им", — не только свое тело и физические силы, но и свою одежду, свой дом, свою жену и
детей, своих родителей и друзей, свою репутацию и работу, свою землю и лошадей, и яхту,
и счет в банке. Все это вызывает у него одни и те же эмоции. Если они множатся и процве-
тают, человек ликует, если они истощаются или даже погибают, он впадает в уныние — не
обязательно сожалея в равной мере о каждой потере, но все равно одинаково” (Ibid. V. I. P.
291—292).
