 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
утишения голода. А когда взял Сципион Нуманцию, нашли и таких матерей, что в руках
держали собственных детей обглоданные тела».
8
Апология каннибализма и в том и в другом случае очевидно провокативна
и имеет своим объектом не столько само людоедство, сколько абсолютность свя-
зываемого с ним табу. С рациональной и с исторической точки зрения табу это не
безусловно, — людоедство может быть оправдано (как у стоиков) или по меньшей
мере спровоцировано (как у Петрония). Но если человек может оказаться людо-
едом, почему он не должен им быть? Вопрос о людоедстве ставится с этой точки
зрения, прежде всего, как вопрос о самом человеке — о том, кем он может и кем
он должен быть.
Cфера должного, как пишет Э. Агацци, характеризует человека в той сте-
пени, в какой его действия отличаются от действий животного.
«Например, когда мы едим, дышим или непроизвольно отдергиваем руку от пла-
мени, наши действия ничем не отличаются от тех, какие совершают животные. Но в соб-
ственно «человеческих действиях», как бы просты они ни были (не говоря уже о таких
высоких уровнях, как моральные действия), обязательно наличествует это самое «как
должно быть», пронизывающее, таким образом, всю сложную иерархию человеческой
деятельности сверху донизу»
9
.
Важно уточнить, однако, что именно в тех действиях, в которых человек
как будто не отличается от животного, атрибутивность должного представляется
фундаментальной, — обществу не все равно, как человек ест, дышит и даже от-
дергивает руку от пламени. Тематизация сходства и отличия в еде людей и живот-
ных ведет к определению человеческого и не-человеческого, социального и при-
родного, нормы и патологии. Люди и животные едят, но человек — в отличие от
животного — не должен есть себе подобных. Здесь, однако, возникает любопыт-
ный парадокс.
Очевидно, что никакое отождествление немыслимо без различения, во-
первых, своего и чужого, а во-вторых, единичного, особенного и общего. П. Стро-
сон показал, что различение это не может быть эксплицировано, если оно не отно-
сится к классу тел и классу личностей. Тело признается необходимым условием
человеческой самоидентификации постольку, поскольку оно конкретизирует ин-
дивидуальность (особенность) его владельца. Поглощение чужого тела равно-
значно поглощению чужой индивидуальности, но — значит — и определенному
отказу от собственной. В семиотическом смысле акт каннибализма соотносит аг-
рессора и жертву и прочитывается (а иногда, как показывают клинические мате-
риалы психиатрии, буквально реализуется
10
) как акт автоканнибализма. Поедаю-
щий другого поедает
сам себя — пока сфера этого единства мыслится исключи-
тельно онтологической, природной, а не условно социальной.
Рене Жирар, объяснявший существование каннибализма как практическое
воплощение «подменного жертвоприношения», акцентировал важную в данном
случае деталь: индейцы южноамериканского племени Тупинамба, именуют жертву,
предназначенную к съедению, «свояком», «названым братом» — это враг и сородич
одновременно
11
. Ритуальная практика людоедства, с одной стороны, как бы под-
держивает, а с другой — «деформирует» природную однозначность «коллективно-
го тела» племени, наделяя последнее определенной жертвенной таксономией —
8
Петроний. Сатирикон. Пер. А.К. Гаврилова // Римская сатира. / Сост. и научн. подг. текста М.
Гаспарова. М., 1989. С. 235.
9
Агацци Э. Человек как предмет философского познания // О человеческом в человеке. / Под общ.
ред. И.Т. Фролова. М., 1991. С. 64—65.
10
Favazza A.R. Bodies under Siege. Self-mutilation and Body Modification in Culture and Psychiatry.
Baltimore; London, 1996. P. 140, 142.
11
Girard R. Violence and the Sacred. Baltimore, 1977. P. 274—280.
