 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
уклониться от того, чтобы определить свой вектор между этими двумя полюсами.
В конце ХIХ века идеологи западной буржуазии, напуганные призраком мировой
революции бедняков, частично сдвинулись от либерализма к социал-демократии. Бедность,
особенно крайняя, стала трактоваться как нежелательное, невыгодное социальное явление.
Русская революция усилила этот сдвиг. Запад пережил период смягчения нравов, своего рода
приступ гуманизма. Ограничение бедности стало рассматриваться как важное условие и
выхода из тяжелых кризисов. Об этом много говорил президент США Рузвельт. Л.Эрхард в
программе послевоенного восстановления ФРГ исходил из таких установок: «Бедность
является важнейшим средством, чтобы заставить человека духовно зачахнуть в мелких
материальных каждодневных заботах…, [такие заботы] делают людей все несвободнее, они
остаются пленниками своих материальных помыслов и устремлений». Л.Эрхард даже
включал гарантию против внезапного обеднения в число фундаментальных прав :
«Принцип стабильности цен следует включить в число основных прав человека, и каждый
гражданин вправе потребовать от государства ее сохранения».
Е.Гайдар, разумеется, разумеется придерживается противоположного мнения:
«Причиной того, что США устойчиво сохраняют роль лидера мирового экономического
развития в постиндустриальную эпоху, было и то, что американские профсоюзы оказались
более слабыми, а регулирование трудовых отношений, в том числе прав на увольнение,
более мягким, чем в континентальной Западной Европе. К тому же система пособий по
безработице в США сложилась более жесткая: соотношение среднего пособия к средней
заработной плате – ниже, период их предоставления – короче)» (там же).
Понимание бедности в доктрине российских реформ . Четких определений тех
социальных категорий, в которых они мыслят реальность, наши реформаторы в принципе
избегают. Они, однако, приняли неолиберальную программу реформы и регулярно
напоминают о своей приверженности к либеральным ценностям. То есть, как минимум на
уровне деклараций идеологи реформ на этапе Б.Н.Ельцина и В.В.Путина отвергли даже
социал-демократический вариант западного капитализма.
Уже с самого начала реформы наши интеллектуалы в своих похвалах рынку легко
проскакивали все умеренные градации социал-демократии и либерализма, доходя до
крайностей неолиберального фундаментализма. Юлия Латынина свою статью-панегирик
рынку назвала “Атавизм социальной справедливости”. С возмущением вспомнив все
известные истории попытки установить демократический и справедливый порядок жизни,
она напоминает нам мудрую сентенцию неолибералов: “Среди всех препятствий, стоящих на
пути человечества к рынку, главное – то, которое Фридрих Хайек красноречиво назвал
атавизмом социальной справедливости”399.
Как можно было видеть выше, в своих определениях даже умеренные установки
Рузвельта и Эрхарда категорически несовместимы с неолиберализмом и классическим
социал-дарвинизмом. Напротив, В.В.Путин в своей аргументации отказа от
государственного патернализма в Послании 2000 г. (предполагая, что этот отказ
раскрепостит потенциал человека) буквально следует представлениям Спенсера и фон
Хайека, а не Л.Эрхарда и У.Пальме.
Зафиксируем тот факт, что в конце 80-х годов наша элитарная интеллигенция,
представленная сплоченной, но пока еще теневой интеллектуальной бригадой будущих
реформаторов типа Гайдара и Чубайса, сделала вполне определенный философский выбор.
Она приняла неолиберальную концепцию человека и общества, а значит, и неолиберальное
представление о бедности. Массовое обеднение населения России было хладнокровно
предусмотрено в доктрине реформ. Бедность в этой доктрине рассматривалась не как зло, а
именно как полезный социальный механизм.
П.Малиновский, обсуждая нынешний лозунг «борьбы с бедностью», напоминает: «В
неолиберальной доктрине, чьи приверженцы делали в нашей стране социальную революцию
90-х годов (и рассуждали примерно следующим образом: „в России 70 миллионов лишних
людей, которые ни к чему не приспособлены, поэтому основная задача – как можно быстрее
