 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
борьбе, которая издавна ведется за ценность и сущность еврейства. Я позволю себе сослаться
на Вагнера, который ревностнее всех занимался проблемой еврейства с самого начала до
самого конца своей жизни. Он хотел признать еврея не только в англичанине: над его
Кундри – единственной по своей глубине женской фигурой в искусстве, неизменно витает
тень Агасфера.
Параллель, которую мы провели между женщиной и евреем, приобретает еще большую
основательность и достоверность благодаря тому факту, что ни одна женщина в мире не
воплощает в себе идею женщины в той законченной форме, как еврейка. И она является
таковой не только в глазах еврея. Даже ариец относится к ней именно с этой точки зрения:
стоит вспомнить «Еврейку из Толедо» Грильпарцера. Подобное представление возникает
благодаря тому, что арийка требует от арийца в качестве полового признака еще и
метафизического элемента. Она проникается его религиозными убеждениями в той же мере,
как и всеми остальными свойствами его (см. конец гл. IX и главу XII). В действительности,
конечно, существуют только христиане, а не христианки. Еврейка является на первый взгляд
наиболее совершенным воплощением женственности в ее обоих противоположных полюсах
– в виде матери, окруженной своей многочисленной семьей, и в виде страстной одалиски,
как Киприда и Кибела, именно потому, что мужчина, который ее сексуально дополняет и
духовно насыщает, который создал ее для самого себе, сам содержит в себе так мало
трансцендентного.
Сходство между еврейством и женственностью приобретает на первых порах
особенную реальность, если обратиться к способности еврея бесконечно изменяться.
Выдающийся талант евреев в сфере журналистики, «подвижность» еврейского духа,
отсутствие самобытного, врожденного умственного склада, разве все это не дает нам права
применить к евреям то же положение, которое мы высказали относительно женщин: они
сами по себе ничто, а потому могут стать всеми? Еврей –индивидуум, но не
индивидуальность. Вращаясь в сфере низкой жизни, он лишен потребности в личном
бессмертии: у него отсутствует истинное, неизлечимое, метафизическое бытие, он
непричастен к высшей, вечной жизни.
А все-таки именно в этом месте еврейство и женственность резко расходятся.
Отсутствие бытия и способность стать всем, оба качества, свойственные и еврею и женщине,
принимают у каждого из них различные формы. Женщина является материей, которая
способна принять любую форму. В еврее прежде всего наблюдается известная
агрессивность. Он становится рецептивным не под влиянием сильного впечатления, которое
производят на него другие. Он поддается внушению не в большей степени, чем ариец. Речь
идет о том, что он самодеятельно приспособляется к различным обстоятельствам и
требованиям жизни, к разнообразнейшей среде и расе. Он подобен паразиту, который в
каждом новом теле становится совершенно другим, который до того меняет свою внешность,
что кажется другим, новым животным, тогда как он остается тем же. Еврей ассимилируется
со всем окружающим и ассимилирует его с собою, при этом он ничему другому не
подчиняется, а подчиняет себе это другое.
Далее, расхождение между женщиной и евреем заключается в том, что женщине
совершенно чуждо мышление в понятиях, тогда как мужчине подобной образ мышления
присущ в огромной степени. В связи с этим обстоятельством находится его склонность к
юриспруденции, которая никогда не в состоянии будет возбудить серьезный интерес к себе
со стороны женщины. В этой природной склонности к понятиям находит свое выражение
активность еврея, активность, правда, довольно своеобразного сорта. Это, во всяком случае,
не активность, которая свойственна самотворческой свободе высшей жизни.
Еврей вечен, как и женщина. Он вечен не как личность, а как род. Он не обладает той
непосредственностью, которой отличается ариец, тем не менее его непосредственность
совершенно иная, чем непосредственность женщины.
Но глубочайшего познания истинной сущности еврея мы достигнем только тогда, когда
обратимся к его иррелигиозности. Здесь не место входить в разбор понятия религии, так как
