пренебрегает мнением всех прочих людей на том основании, что они не в состоянии
изменить его собственного представления о себе. Но и это тщеславие едва ли заслуживает
похвалы: аскетически настроенные натуры (Паскаль) очень сильно страдают под тяжестью
этого тщеславия, но расстаться с ним они немогут. Верным товарищем внутреннего
тщеславия всегда является тщеславие внешнее; но эти различные виды тщеславия находятся
между собою в непрекращающейся борьбе.
Но настойчивое подчеркивание какого-то долга по отношению к самому себе, не
отодвигает ли оно на задний план, или просто, не наносит ли оно решительного удара
понятию долга по отношению ко всем прочим людям? Не находятся ли эти два понятия в
таком взаимоотношении, что сохранение верности самому себе естественно предполагает
нарушение ее по отношению ко всем прочим людям?
Ни в коем случае. Истина едина, так же едина и потребность в ней Карлейлевская
«sincerity». Эта потребность может быть у нас, но она может и не быть. Она неделима:
потребность в истине к самому себе обязательно предполагает потребность в истине по
отношению ко всем. Нет миронаблюдения без самонаблюдения, как и самонаблюдения без
миронаблюдения: существует только один долг, только одна нравственность. Можно
поступать и нравственно, и безнравственно. Но кто морален по отношению к себе, тот
морален и ко всем людям.
Между тем ни в одной области нет такого множества ложны? представлений, как в
вопросе о том, что представляет собою эта нравственная обязанность к окружающим, и
каким образом она может был исполненной.
Мы оставим пока в стороне те теоретические системы этики, которые благо
человеческого общества считают руководящим принципом всякой нравственной
деятельности. Эти системы сводят всю этику к господству какой-то всеобщей нравственной
точки зрения, (и в этом отношении они выгодно отличаются от всякой этики, основанной на
симпатии) совершенно оставляя без изучения конкретные чувства в процессе пеяния и
эмпирическую сторону импульса. Таким образом, остается самая распространенная точка
зрения, согласно которой нравственность определяется чувством сострадания, «добротой»
человека. Гетчесон, Юм и Смит видели с философской точки зрения в сострадании сущность
и источник этического поведения. Необычайную глубину придал этой теории впоследствии
Шопенгауэр своей этикой сострадания. «Сочинение на соискание премии об основах
морали» Шопенгауэра уже в своем эпиграфе: «проповедывать мораль легко, обосновать
мораль трудно», обнаруживает ошибку, общую всякой этики, основанной на симпатии: эта
ошибка как будто всякий раз забывает, что этика наука, нормирующая наше поведение, и
отнюдь не предметно-описательная. Кто склонен смеяться над попытками людей отчетливо
услышать свой внутренний голос, с достоверностью познать идею долженствования, тот,
очевидно, отрицает всякую этику, которая по своему содержанию есть наука о требованиях,
предявляемых человеком к себе и ко всем другим. Не не интересует вопрос о том, что
человек действительно совершил, подчинился ли он велениям внутреннего голоса или нет.
Объектом этики является вопрос о том, что должно совершиться, а не что совершается. Все
прочее принадлежит к области психологии.
Все попытки, стремящиеся превратить этику в любую часть психологии, совершенно
упускают из виду, что каждое психическое движение в человеке оценивается самим
человеком, что мера оценки какого-нибудь явления сама по себе явлением быть не может.
Этот масштаб никогда вполне не осуществляется, он не может быть взят из опыта, так как
оставался бы неизменным даже в том случае, если бы опыт противоречил ему. Он может
быть только идеей или ценностью. Поступать нравственно значит поступать согласно
определенной идеи. Поэтому-то и приходится выбирать только между такими этическими
системами, которые выдвигают определенные идеи и максимы действования. С одной
стороны сюда относится этический социализм или «социальная этика», основанная
Бентамом и Миллем и перевезенная впоследствии усердными импортерами на континент,
даже в Германию и Норвегию, с другой стороны этический индивидуализм в том виде, в
|