 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
достаточно долго. Поначалу у доктрины есть и сторонники, и враги; но число и
влияние сторонников неуклонно возрастает, пока они не одерживают верх. Все
это время враждующие четко отдают себе отчет, в чем состоит предмет их
спора. Неудивительно, что этот процесс занимает столь долгое время; следует
понимать, что мы имеем дело с проявлением особенностей массовой психологии.
Всему этому нетрудно найти аналогию в умственной жизни отдельного
индивидуума. Человек узнает о чем-то новом, что ему предлагают принять как
истину, ссылаясь на определенные доказательства; это, однако противоречит
многим его эмоциям и подрывает определенные убеждения, в которые он свято
верит. Он колеблется, ищет аргументы, которые позволили бы отвергнуть новые
данные, какое-то время борется с собой, пока не признается:
"Видимо, это все-таки верно, хотя мне трудно с этим согласиться" Вся
эта аналогия говорит лишь о том, что наше "Эго" нуждается в определенном
времени, чтобы проделать интеллектуальную работу по преодолению сомнений,
вызванных сильными эмоциями. Но данный случай совершенно не похож на тот,
который мы пытаемся разъяснить.
Следующий пример, к которому мы намерены обратиться, имеет, на первый
взгляд, еще меньше общего с нашей задачей. Случается, что человек без всяких
видимых для себя последствий покидает место какого-нибудь трагического,
потрясшего его душу происшествия - например, железнодорожного столкновения.
Однако с течением времени в его поведении обнаруживается ряд физических и
моторных симптомов, которые можно объяснить только пережитым шоком или
другим каким-нибудь воздействием этого инцидента. Такое явление называется
"травматическим неврозом". Время, прошедшее между инцидентом и первым
появлением симптомов, называется "инкубационным периодом" - прозрачный намек
на патологию инфекционных заболеваний. Поразмыслив, мы можем заключить -
несмотря на кардинальное различие обоих случаев, - что травматический невроз
имеет некий общий пункт с историей моисеева монотеизма. Этим общим для обоих
является наличие "скрытого периода". Имеются все основания думать, что в
истории еврейского народа тоже был длительный период, начавшийся с отпадения
от религии Моисея, в течение которого не видно никаких следов
монотеистической идеи, осуждения ритуалов и подчеркивания этической стороны.
Это наблюдение подготавливает нас к мысли, что ответ на наш вопрос следует
искать в некой особой психологической ситуации.
Я уже не раз говорил о событиях в Кадете, где две составные части
будущего еврейского народа объединились в принятии новой религии. Те, кто
пришел из Египта, все еще сохраняли воспоминания о Моисее и Исходе, и
воспоминания эти были настолько сильными и живыми, что эти люди настаивали
на включении их в историческую хронику народа. Среди них могли быть внуки
тех, кто лично знал Моисея, и даже такие, кто все еще ощущал себя египтянами
и сохранял египетские имена. Однако у них были вполне основательные причины
"подавлять" в себе память о судьбе, постигшей их вождя и законодателя.
Основным стремлением второй части народа было желание восславить нового Бога
и скрыть его чуждое происхождение. Обе стороны были одинаково заинтересованы
в том, чтобы отрицать существование какой бы то ни было предшествующей
религии и в особенности ее непривычных идей. Благодаря этому был достигнут
первый компромисс, который вскоре был узаконен письменно; выходцы из Египта
принесли с собой искусство письма и увлечение историческими хрониками. Им,
однако, было еще далеко до стремления к тому идеалу объективного описания,
который выработали более поздние историки. Поначалу они попросту
приспосабливали свои хроники к собственным нуждам и взглядам, словно их
совесть вовсе не отягощало сознание фальсификации. В результате появились
расхождения между писаной хроникой и устным преданием (иначе говоря -
традицией). То, что было опущено или Изменено в хронике, могло сохраниться
неизмененным в традиции. Традиция дополняла хронику и в то же время
противоречила ей. Она была меньше подвержена искажающим влияниям, а может -
и вовсе свободна от них, поэтому она могла быть более правдивой. Впрочем, ее
правдивость была подпорчена большей неопределенностью и неоднозначностью за
счет многочисленных искажений при устной передаче от одного поколения к
другому. Судьба устной традиции может быть различной. Чаще всего она
оказывается вытесненной писаным текстом, становится все более смутной и, в
