 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
24
обоснованного и необоснованного; то есть словно нечто животное?
360. Я ЗНАЮ, что это моя нога. Никакой опыт я не могу признать доказательством
противоположного.
— Это, может быть, всего-навсего возглас; но что из него следует? По
крайней мере то, что в согласии с моей верой я буду действовать с уверенностью, не ведающей
сомнений.
361. Но я мог бы также сказать: то, что это так, дано мне в божественном откровении. То, что это
моя нога, мне втолковал Бог. И потому, случись что-нибудь такое, что как бы противоречит
данному знанию, я бы усмотрел в этом обман.
362. Но не обнаруживается ли здесь, что знание сродни решению?
363. И тут трудно найти переход от того, что хочется провозгласить, к вытекающим из этого
действиям.
364. Можно задать и такой вопрос: “Зная, что это твоя нога, — знаешь ли ты вместе с тем или же
только полагаешь, что никакой будущий опыт не окажется противоречащим твоему знанию?”
(То есть что ничто не покажется таковым тебе самому?)
365. Если бы кто-то ответил: “Я знаю и то, что мне никогда не покажется, будто что-то
противоречит этому знанию”, — то какой вывод мы могли бы отсюда извлечь? Кроме того, что
сам он не сомневается: такого никогда не произойдет.
366. А что, если бы было запрещено говорить “Я знаю” и позволено говорить только “Я полагаю,
что знаю”?
367. Зачем же толковать слово “знать” по аналогии со словом “полагать”?
— Не для того ли,
чтобы исключить утверждение “Я знаю” в тех случаях, когда заявляющий об этом человек
заблуждается?
Тем самым ошибка становится чем-то запретным.
368. Если кто-то заявляет, что никакой опыт не будет признан им за доказательство
противоположного, то ведь это
— некое решение. Возможно, что он будет поступать вопреки
ему.
16.3.51
369. Рискни я усомниться, что это моя рука, — как бы я умудрился побороть сомнение в том, что
слово “рука” вообще имеет какое-то значение? Так что это я, видимо, все-таки знаю.
370. Но правильнее сказать: то, что я не колеблясь использую в своем предложении слово “рука”
и все остальные слова; то, что при одном лишь помысле усомниться в них я как бы оказываюсь
перед пропастью,
— демонстрирует, что отсутствие сомнения входит в самое суть данной
языковой игры, что в ней исключен или же снят вопрос: “Откуда я знаю...?”
371. Разве [высказывание] “Я знаю, что это рука”, как его понимает МУР, не равнозначно или не
аналогично высказываниям: “Эта рука у меня болит”, или “Эта рука слабее, чем та”, или “Я
когда-то сломал эту руку”
— и бесчисленному множеству других, используемых в языковых
играх, где сомнение в существовании руки не возникает?
372. Только в определенных случаях можно выяснять, “действительно ли это рука” (или “моя
рука”). Ибо предложение “Я сомневаюсь в том, действительно ли это моя (или чья-то) рука” без
более детального определения не имеет никакого смысла. Из одних этих слов еще нельзя понять,
подразумевается ли здесь вообще какое-нибудь сомнение и что это за сомнение.
373. Коли нельзя быть уверенным, так откуда возьмутся основания для веры?
374. Мы учим ребенка: “Это твоя рука”,
— но не говорим ему: “Это, может быть (или же
„вероятно"), твоя рука”. Так ребенок осваивает бесчисленные языковые игры, имеющие
отношение к его руке. Выяснять или спрашивать “в самом ли деле это его рука” ему и в голову
не приходит. С другой стороны, тому, что он знает: это рука,
— он не обучается. 375. Здесь
необходимо понимать, что полное отсутствие сомнений в каком-нибудь вопросе, даже там, где
может иметь место, так сказать, “законное” сомнение,
— не обязательно фальсифицирует
языковую игру. Ведь существует же что-то вроде иной арифметики. Я думаю, что допущение
должно лежать в основе всякого понимания логики.
17.3
