 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
29
обучение, следует доверять. Он должен, как показывает опыт, обучаться такое-то время, чтобы
быть в состоянии делать правильный прогноз. Но
27.3
435. Человек часто бывает околдован словом. Например, словом “знать”.
436. Неужели [сам] Бог опутан нашим знанием? Неужели некоторые наши высказывания не
могут быть ложными? Ведь именно это мы готовы утверждать.
437. Я склонен заявлять: “Это не может быть ложным”. Это интересно; но что отсюда следует?
438. Было бы недостаточно уверять кого-то: я знаю, что происходит там-то,
— не приводя
оснований, убеждающих (другого) в том, что я в состоянии это знать.
439. И высказывание “Я знаю, что за этой дверью коридор и лестница на первый этаж” звучит
так убедительно лишь постольку, поскольку каждый предполагает, что я знаю это.
440. Здесь есть нечто, относящееся ко всем: что-то не сугубо личное.
441. В зале суда никого не убедило бы простое заверение свидетеля: “Я знаю...” Должно быть
показано, что свидетель был в состоянии знать.
Не заслуживало бы доверия и чье-то заверение “Я знаю, что это рука” при взгляде человека на
свою руку — не знай мы, при каких обстоятельствах это высказывается. Если же мы их знаем,
это кажется порукой того, что делающий заявление человек в этом отношении нормален.
442. Разве не может быть, что я только вообразил, будто знаю нечто?
443. Представь себе, что в языке нет слова, соответствующего нашему “знать”. — Люди просто
высказывают утверждение. (“Это — дерево” и т. д.) Естественно, они порой и ошибаются. И
поэтому добавляют к предложению некий знак, указывающий, насколько вероятной считается
ошибка,
— или мне следовало бы сказать: насколько вероятна эта ошибка в данном случае?
Последнее удается делать, оговаривая особые обстоятельства. Например, “А обратился к В со
словами: „...я стоял совсем рядом с ним, а слышу я хорошо"”, или же: “Вчера А был там-то. Я его
видел издали. Зрение у меня не очень хорошее”, или: “Там дерево. Я отчетливо вижу его и сто
раз видел до этого”.
444. “Поезд уходит в два часа. На всякий случай проверь еще раз” или: “Поезд уходит в два часа.
Я только что посмотрел новое расписание”. Имеет смысл также добавить: “В таких вещах на
меня можно положиться”. Полезность такого пояснения очевидна.
445. Но если я говорю: “У меня две руки”, — на что я могу сослаться, чтобы засвидетельствовать
достоверность этого? Самое большее — указать на обычность обстоятельств.
446. Почему же я так уверен, что это моя рука? Разве на такого рода уверенности не
основывается вся языковая игра? Или: разве такая уверенность не предполагается (заведомо) в
языковой игре? Тот, кто в нее не играет или играет неверно, именно в силу этого не узнает
предметы с уверенностью.
28.3
447. Сравни с этим 12 х 12=144. В этом случае мы тоже не говорим “возможно”. Коль скоро
данное предложение предполагает, что наш счет и вычисление безошибочны, что наши чувства
при вычислении не обманывают нас,
— оба предложения, арифметическое и физическое,
находятся на одной и той же ступени. Готов утверждать: физическая игра так же достоверна, как
и арифметическая. Но это может быть неверно понято. Мое замечание логическое, а не
психологическое.
448. Хочу заявить: коли не вызывает удивления то, что “абсолютно бесспорны” арифметические
предложения (например, таблица умножения), то почему надо изумляться тому, что таково же и
предложение “Это моя рука”?
449. Нечто должно быть преподано нам как основа.
450. Я хочу сказать: наше обучение имеет форму “Это фиалка”, “Это стол”. Правда, ребенок мог
бы впервые услышать слово “фиалка” и в предложении “Это, возможно, фиалка”; но тогда он
мог бы спросить: “Что такое фиалка?” В ответ на это, конечно, можно было бы показать ему
картинку. Ну, а что, если бы “Это...” говорили лишь при показе картинки, а в других случаях
всегда говорили бы только “Это, может быть,...”? Что бы из этого практически следовало?
Всеохватывающее сомнение не было бы сомнением.
