 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
41
615. Ну, а значит ли это: “Я способен выносить суждения только потому, что вещи (как бы
проявляя послушание) ведут себя так-то”?
616. Но разве немыслимо, чтобы я удержался в седле, даже если бы факты были очень упрямы?
617. Определенные события поставили бы меня в такое положение, в котором я больше не мог
бы продолжать старую игру, утратил бы уверенность игры.
Да и разве не очевидно, что возможность некоторой языковой игры обусловлена определенными
фактами?
618. Тогда, казалось бы, языковая игра должна “показывать" факты, которые делают ее
возможной. (Однако это не так.) А нельзя ли сказать, что лишь определенная закономерность
событий делает возможной индукцию? “Возможной”, конечно, должно было бы означать
логически возможной.
619. Вправе ли я заявить: даже если бы закономерность природных явлений внезапно
нарушалась, это не обязательно выбивало бы меня из седла? Я по-прежнему мог бы делать
выводы, но называлось ли бы это теперь “индукцией” — другой вопрос. 620. При определенных
обстоятельствах говорят: “Ты можешь на это положиться”; и в повседневной речи это заверение
может быть оправданным или неоправданным, а оправданным оно может считаться и в том
случае, когда то, что предсказывается, не подтверждается. Существует языковая игра, в которой
используется это заверение.
24.4
621. Если бы речь шла об анатомии, я бы сказал: “Я знаю, что от головного мозга отходит 12 пар
нервов”. Я никогда не видел этих нервов, да и специалист наблюдал лишь немногие их
экземпляры. — Слово “знаю” здесь правильно употребляется именно так.
622. Но все же правомерно употреблять слова “Я знаю” и в тех контекстах, о коих упоминает
МУР
,
по крайней мере при определенных обстоятельствах. (Правда, я не знаю, что означает “Я
знаю, что я человек”. Но и этому можно придать какой-нибудь смысл.) Для каждого такого
предложения я могу представить себе обстоятельства, которые делают его ходом в одной из
наших языковых игр, в результате чего оно лишается всего, что удивительно с философской
точки зрения.
623. Странно, что в таком случае мне всегда хочется сказать (хоть это и неверно): “Я знаю это, —
насколько такое можно знать”. Это неправильно, однако что-то правильное за этим кроется.
624. Можешь ли ты ошибаться в том, что этот цвет по-немецки называется “зеленым”? Моим
ответом на это может быть только “Нет”. Если бы я сказал “Да, — ибо всегда возможен обман
зрения”, то это вовсе ничего не значило бы. Но разве придаточное предложение тут является
чем-то неизвестным для другого? А как оно известно мне?
625. Но означает ли это: немыслимо, чтобы слово “зеленый” образовалось здесь в результате
какой-то оговорки или же минутного замешательства? Разве мы не знаем таких случаев?
—
Можно также сказать кому-то: “Ты случайно не оговорился?” Это означает примерно
следующее: “Обдумай это еще раз”. —
Но эти правила предосторожности имеют смысл лишь в
том случае, если им когда-то наступает конец. Сомнение без конца — это даже и не сомнение.
626. Ничего не значит и такая фраза: “Название этого цвета в немецком, несомненно, „зеленый",
— разве что я сейчас оговорился или как-то запутался”.
627. Не следует ли включить это уточнение во
все языковые игры? (В результате чего
обнаруживается его бессмысленность.)
628. Когда говорят: “Для определенных предложений сомнения должны быть исключены”, — то
представляется, будто я должен включить эти предложения, например что меня зовут Л. В., в
книгу по логике. Ибо если это относится к описанию языковой игры, то принадлежит логике.
Однако то, что меня зовут Л. В., не относится к подобному описанию. Языковая игра, в которой
оперируют с именами собственными, конечно, может существовать, даже если я и заблуждаюсь
относительно своего имени,
—
но это как раз предполагает, что бессмысленно заявлять, будто
большинство людей ошибаются в своих именах.
629. Но с другой стороны, правильно, если я говорю о себе: “Я не могу ошибаться в своем
собственном имени”,
— и неправильно, если говорю: “Может быть, я ошибаюсь”. Но это не
