 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
принуждения, которое вечно тяготеет над ней, совершенно недоступно для женщины: только
свободный человек может познать свой фатум, так как он не всецело поглощен
необходимостью, а известной частью своею существа он стоит вне своей судьбы и над ней в
качестве объективного наблюдателя и борца. Убедительное доказательство человеческой
свободы заключается в том, что человек в состоянии был дойти до понятия причинности.
Женщина именно потому и считает себя не связанной, что она связана по рукам и ногам: она
не страдает от страсти, так как она – сама страсть. Только мужчина может говорить о «dura
necessitas», кроющейся в нем, только он в состоянии постичь концепцию Мойры и
Немезиды, только он мог создать Парк и Норн: ибо он не только эмпирический,
обусловленный но и умостигаемый, свободный субъект.
Но как уже было сказано: если женщина начинает смутно чувствовать свою
детерминированность, то этого еще никак нельзя назвать ясным сознанием, постижением,
пониманием, ибо для последнего необходима воля к своему собственному «я». Это
состояние так и обрывается на тяжелом темном чувстве, ведущем к отчаянному
самотерзанию, но оно никогда не доводит женщину до решимости начать войну, ту войну,
которая в себе самой кроет возможность победы. Женщины неспособны осилить свою
сексуальность, которая поработила их на веки. Истерия была движением обороны против
пола. Если бы эта борьба против собственной страсти велась честно и серьезно, если бы
поражение этой страсти было искренним желанием женщины, то все было бы вполне
возможно для нее. Но истерия это именно то, что так желательно самим истеричкам: они
никогда серьезно не пытаются выздороветь. Лживость этой демонстрации против рабства
обусловливает ее безнадежность. Лучшие экземпляры женского пола могут отлично
сознавать, что это рабство обязательно для них только потому, что они это сами желают,
вспомните Юдифь Геббеля и Кундри Вагнера. Но и это не дает еще им достаточно сил,
чтобы серьезно обороняться от этого принуждения: в последний момент они все еще целуют
того мужчину, который их насилует, и рабски подчиняются воле того мужчины, который
медлит еще своими ласками. Над женщиной как бы тяготеет проклятие. Временами она
может чувствовать всю тяжесть этого гнета, но она никогда не освободится от него, так как
этот гнет мучительно сладок для нее. Ее крик и неистовство в основе неискренни, не
настоящие. Сильнее всего она жаждет этого проклятия именно тогда, когда притворяется,
будто ведет отчаянную борьбу против него.
* * *
Итак, длинный ряд выставленных мною положений, в которых выражается отсутствие
у женщины какого-нибудь врожденного, неотъемлемого отношения к ценностям, остался
нетронутым. Ни одного из этих положений не пришлось взять обратно или даже только
ограничить. Их не в состоянии были опровергнуть все те качества, которые так сильно
превозносятся под видом женской любви, женской набожности. женской стыдливости,
женской добродетели. Они выдержали также сильнейший напор со стороны огромной армии
истерических подделок под преимущество мужчины. Не одним только мужским семенем,
которое оплодотворяет и производит сильный перелом в женщине, только что вступившей в
брак, но и сознанием мужчины, даже его социальным ДУХОМ пропитывается она с самого
раннего детства своего: под влиянием всех этих моментов женщина (конечно,
восприимчивая)совершенно Преображается в самых глубоких основах своей сущности. Этим
объясняется тот факт, что все качества, которые свойственны исключительно мужскому полу
и совершенно чужды женскому, тем не менее проявляются в женщинах благодаря рабскому
подражанию мужчине. Отсюда понятны будут все бесчисленные ошибки людей, которые
говорили о высшей женской нравственности.
Но эта поразительная рецептивность женщины все еще остается одним только
изолированным фактом опыта. Теоретические задачи нашего исследования требуют
